воспоминания. Я хотела их сохранить чистыми, а теперь  боюсь  бередить  свою
память. Как ты была права, сестричка, когда говорила, что моя  целомудренная
душа никому не нужна и что я Дон Кихот в  юбке.  Эти  события  послужат  мне
добрым уроком, и отныне я буду остерегаться не только любви,  но  и  дружбы.
Иногда приходит на ум такая мысль: не порвать ли всякую связь с этим  миром,
полным опасностей и разочарований,  и  не  терпеть  ли  свою  нищету  с  еще
большим смирением, чем делала досель? Я вполне могла бы устроить свою  жизнь
в этом диком крае. Жюстина думала, что  я  буду  учительствовать  в  местной
школе, но ее надежды напрасны: здесь над всеми  тиранствует  духовенство,  и
монашенки не позволят мне учить детей даже в Лантриаке;  но  я  без  особого
труда нашла бы в городке частные уроки или считала бы на счетах  в  торговом
доме.
     Но прежде всего я должна твердо знать, что меня  забыли,  и  когда  мое
имя истлеет в памяти семейства де Вильмер, нужно будет позаботиться о  наших
детях, которые не  выходят  у  меня  из  головы.  Ты  только  не  тревожься,
дорогая! Я найду способ одолеть все невзгоды - ведь  тебе  хорошо  известно,
что я не падаю духом и сохраняю мужество. Два  месяца  ты  проживешь  вполне
безбедно, а мне здесь ничего не потребуется. Не  огорчайся,  дорогая.  Будем
вместе уповать на господа бога, а ты уповай  на  свою  сестру,  которая  так
тебя любит".


XXII

     Каролина  недаром   боялась,   что   господин   де   Вильмер   примется
расспрашивать ее сестру. Он уже дважды наведывался в Этамп,  но  ограничился
лишь наблюдением за поведением Камиллы и разгадкой ее недомолвок. Теперь  он
знал наверняка, что госпоже Эдбер известно, где скрывается ее сестра, и  что
исчезновение беглянки ее ни капли не тревожит. Камилла же держала про  запас
и не показывала маркизу письмо, в  котором  Каролина  сообщала  о  том,  что
нашла себе  место  за  пределами  Франции.  В  изменившихся  чертах  маркиза
госпожа Эдбер увидела столько страдания и скорби, что у нее  не  поднималась
рука нанести последний удар своему покровителю и  опекуну  ее  детей.  Кроме
того, Камилла не сочувствовала сестринской щепетильности и не понимала  всей
гордости  Каролины.  Она  не  смела  осуждать  ее,  но  не  видела  большого
преступления, если Каролина пренебрегла бы недовольством госпожи де  Вильмер
и против ее воли сделалась бы  супругой  маркиза.  Камилла  рассуждала  так:
"Поскольку маркиз серьезно решил жениться, а мать  так  его  любит,  что  не
смеет открыто воспротивиться ему, поскольку  маркиз  -  взрослый  человек  и
хозяин  своего  состояния,  я  не   понимаю,   почему   Каролине   было   не
воспользоваться своим влиянием  на  старую  госпожу  и,  пустив  в  ход  ум,
красноречие и неоспоримые личные достоинства, исподволь не  убедить  маркизу
смириться с этим браком... Увы, бедняжка Каролина при  всем  ее  мужестве  и
преданности чересчур щепетильна, она погубит себя, чтобы помочь нам жить,  а
между  тем,  при  известной  ловкости  и  терпении,  она  могла   бы   найти
собственное счастье, а заодно осчастливить всех нас".
     Как видит читатель, то была другая, вполне здравая теория,  которую  он
может сравнить со взглядами Пейрака и Жюстины. Читатель  волен  выбирать  ту
теорию, которая ему покажется совершенной,  но  рассказчик  признается,  что
позиция Каролины ему больше по душе.
     Робкие намеки на это положение, которые делала госпожа Эдбер, дошли  до
сознания маркиза, и он понял, что Камилла полностью  в  курсе  дела.  Маркиз
стал разговаривать с ней откровеннее, и  Камилла,  приободрившись,  довольно
неискусно спросила маркиза, готов ли он просить  руки  Каролины,  если  воля
госпожи де Вильмер останется непреклонной. И если бы маркиз  дал  ей  слово,
Камилла, наверняка, выдала бы тайну своей сестры.
     - Если бы я был уверен, - твердо ответил господин  де  Вильмер,  -  что
мадемуазель де Сен-Жене любит меня и что ее счастье зависит  от  одной  моей
решимости, я сумел бы сломить упорство моей  матушки.  Но  вы  лишаете  меня
всякой надежды! Дайте мне ее и тогда увидите...
     - Я? - воскликнула удивленная Камилла. Госпожа Эдбер была уверена,  что
разгадала  секрет  Каролины,  но  сестра  так  самолюбиво  хранила  его,  не
допуская никаких расспросов, что  Камилла  не  смела  оскорбить  достоинство
Каролины.
     - Я знаю обо всем не больше, чем вы, - продолжала  она.  -  У  Каролины
такая сильная душа, что в нее не всегда можно проникнуть.
     - У нее и вправду такая сильная душа, что она  никогда  не  согласилась
бы носить  мое  имя  без  горячего  благословения  моей  матушки,  -  сказал
маркиз. - Это я знаю. Больше ничего не говорите - я буду  действовать  один.
У  меня  к  вам  одна-единственная  просьба:  позвольте  мне  заботиться   о
благополучии вас и ваших детей, пока  дела  окончательно  не  прояснятся.  И
еще... простите мою навязчивость, но я очень боюсь, как  бы  мадемуазель  де
Сен-Жене не осталась без средств и не попала в такую нужду, при одной  мысли
о которой я холодею.  Облегчите  мне  это  горе...  Позвольте  оставить  вам
небольшую сумму, которую вы мне  вернете,  если  она  не  понадобится,  а  в
случае необходимости пошлете деньги Каролине как бы от себя.
     - Но это совершенно невозможно, - ответила  Камилла.  -  Она  обо  всем
догадается и никогда мне этого не простит.
     - Я вижу, вы очень боитесь ее.
     - Боюсь, потому что бесконечно уважаю.
     - Значит, совсем как  я!  -  воскликнул  маркиз,  прощаясь  с  госпожой
Эдбер. - Я боюсь Каролину так, что даже не  смею  ее  разыскивать,  а  между
тем, я должен найти ее или умереть!
     А немного погодя  между  маркизом  и  госпожой  де  Вильмер  состоялось
довольно бурное объяснение. Хотя Урбен видел, как грустна его матушка и  как
она страдает, сожалея о  Каролине  во  сто  раз  больше,  чем  смела  в  том
признаться, хотя Урбен выжидал  удобный  момент  для  разговора,  объяснение
произошло по  вине  неизбежных  обстоятельств  против  его  воли  и  вопреки
желанию маркизы. Положение создалось такое напряженное,  что  этот  разговор
был неминуем. Госпожа де Вильмер  призналась  Урбену,  что  у  нее  внезапно
возникло предубеждение против нрава мадемуазель  де  Сен-Жене  и  что  когда
пришло время сдержать слово, данное сыну, она дала  почувствовать  Каролине,
что сама  горько  страдает  от  этого.  Расспросы  маркиза  становились  все
горячее, диалог все накалялся, и доведенная до отчаяния госпожа  де  Вильмер
невольно выразила свое  осуждение  Каролине.  Несчастная  допустила  ошибку,
которую могла простить ей маркиза, ее друг и покровительница, но из-за  этой
оплошности нельзя было даже думать о браке Каролины с маркизом.
     Услышав такую клевету, маркиз преисполнился решимости.
     - Это бесчестная ложь! - воскликнул он, весь дрожа от  гнева.  -  И  вы
могли ей поверить? Значит, клеветник действовал искусно и  дерзко!  Матушка,