простыми  саблищами  и  длинными  бичами,  чтобы  погонять  лошадей,  да
арканами, чтобы ловить их, если разбегутся.
   С удивлением  смотрели  солдаты  на  своего  полковника,  обмениваясь
втихомолку замечаниями. Уж очень им было диковинно, что не Кмициц теперь
их полковник, а Бабинич, что звать  его  они  должны  просто  паном.  Но
больше всех пожимал плечами и топорщил усы старый Сорока; не сводя  глаз
с грозного полковника, он ворчал Белоусу:
   - "Пан Бабинич"! Да у меня язык не повернется сказать такое.  Разрази
меня гром, коль не буду я звать его по-старому, как по чину положено!
   - Приказ есть  приказ!  -  возражал  Белоус.  -  Ну  и  изменился  же
полковник, страшное дело.
   Не знали солдаты,  что  душа  пана  Анджея  изменилась  так  же,  как
наружность.
   - Трогай! - неожиданно крикнул Бабинич.
   Щелкнули бичи, всадники окружили сбившийся в кучу табунок  лошадей  и
тронулись в путь.

ГЛАВА IV

   Подвигаясь вдоль самой границы между Трокским воеводством и Пруссией,
шли они через необъятные дремучие леса по тропам, известным одним только
Кемличам, пока не вступили в пределы Пруссии и не  добрались  до  Лента,
или, как называл его старый Кемлич,  Элка,  где  от  шляхты,  которая  с
женами,  детьми  и  пожитками  укрылась  под  рукой  курфюрста,   узнали
последние новости.
   Ленг живо напоминал табор, верней  сказать,  шумный  сеймик.  Сидя  в
корчмах, шляхта попивала прусское пиво и вела между собой  разговоры,  а
приезжие нет-нет да и привозили свежие  новости.  Никого  ни  о  чем  не
спрашивая,  только  прислушиваясь  к  разговорам,  Бабинич  узнал,   что
Королевская Пруссия и богатые ее города решительно стали на сторону  Яна
Казимира и уже заключили договор с  курфюрстом,  чтобы  в  союзе  с  ним
обороняться против  любого  врага.  Однако  ходила  молва,  будто  самые
крупные  города,  несмотря  на  договор,  не  хотят  впустить  гарнизоны
курфюрста, опасаясь, как бы этот  лукавый  правитель,  раз  заняв  их  с
оружием в руках, не вздумал потом оставить их за собой  навсегда  или  в
решительную минуту не соединился предательски  со  шведами,  на  что  по
природной хитрости он был способен.
   Шляхта роптала на горожан за эту их недоверчивость;  но  пан  Анджей,
знавший, как сговаривались Радзивиллы с курфюрстом, язык закусил,  чтобы
не открыть все, что было ему известно. Его удерживало то, что  выступать
здесь открыто против курфюрста было небезопасно, да и не пристало серому
шляхтичу, приехавшему с лошадьми на ярмарку, трактовать о  таких  тонких
политических  материях,  над  которыми  тщетно   ломали   головы   самые
искушенные державные мужи.
   Продав пару лошадей и прикупив вместо них новых, Пан Анджей продолжал
свой путь вдоль прусской границы, но уже по большой  дороге,  ведшей  из
Ленга в Щучин, который лежал в самом углу Мазовецкого воеводства,  между
Пруссией с одной стороны, и Подляшским воеводством - с другой. Однако  в
самый Щучин пан Анджей не хотел заезжать, он узнал, что в  городе  стоит
на постое конфедератская хоругвь полковника Володыёвского.
   Видно, Володыёвский шел примерно тем  же  путем,  каким  ехал  теперь
Кмициц, и остановился в Щучине,  на  самой  подляшской  границе,  то  ли
просто на привал, то ли  на  короткий  постой,  с  тем  чтобы  раздобыть
провиант для людей и фураж для лошадей, что здесь  легче  было  сделать,
чем в разоренном Подляшье.
   Но Кмициц не хотел встречаться  сейчас  со  славным  полковником,  он
полагал, что, не имея иных доказательств, кроме слов, не сумеет  убедить
Володыёвского в том, что  обратился  на  правый  путь  и  намерения  его
искренни. Поэтому в двух милях от Щучина он приказал свернуть в  сторону
Вонсоши, на запад. Письмо, которое он написал  Володыёвскому,  он  решил
послать с первой же надежной оказией.
   А пока,  не  доезжая  Вонсоши,  путники  остановились  в  придорожной
корчме, под названием "Клич", и расположились на ночлег, который  обещал
быть удобным, так как в корчме не было никого, кроме пруссака-хозяина.
   Не успел, однако, Кмициц с Кемличами и Сорокой сесть за ужин,  как  с
улицы долетел стук колес и конский топот.
   Солнце еще не село, и Кмициц вышел на крыльцо поглядеть, кто  же  это
едет, уж не шведский ли разъезд; но увидел он  не  шведов,  а  бричку  и
позади нее две повозки, окруженные вооруженными людьми.
   Он сразу понял, что к корчме подъезжает какая-то важная птица. Бричка
была  запряжена  четверкой  добрых   прусских   лошадей,   костистых   и
седловатых; на одной из выносных сидел верхом форейтор, держа  на  своре
двух отменных собак, на козлах восседал кучер,  рядом  с  ним  гайдук  в
венгерском платье, а на  заднем  сиденье  подбоченился  сам  господин  в
волчьей епанче, застегнутой на большие золоченые пуговицы.
   Сзади катили две  повозки,  груженные  всяким  добром,  подле  каждой
скакало по четверо челядинцев, вооруженных саблями и мушкетонами.
   Сам господин, хоть и важная  персона,  был,  однако  же,  совсем  еще
молодой человек, лет двадцати с небольшим.  Лицо  у  него  было  пухлое,
румяное, и по всему было видно, что он большой охотник покушать.
   Когда бричка остановилась, гайдук  соскочил  с  козел,  чтобы  помочь
господину сойти, а тот, увидев стоявшего на пороге Кмицица, поманил  его
рукавичкой и крикнул:
   - Поди-ка сюда, приятель!
   Вместо того чтобы подойти к нему,  Кмициц  шагнул  назад,  в  корчму,
такое вдруг взяло его зло. Не привык он еще ни к своей серой свите, ни к
тому, чтоб манили его рукавичкой. Вернувшись, он уселся за стол и  снова
принялся за еду. Незнакомец вошел вслед за ним.
   Войдя, он прищурил глаза, так как в корчме было темно,  слабый  огонь
горел только в очаге.
   - Что это никто навстречу не  вышел,  когда  я  подъехал?  -  спросил
незнакомец.
   - Корчмарь ушел в кладовую,  -  ответил  Кмициц,  -  а  мы  такие  же
путники, как и твоя милость.
   - Вот спасибо, что сказал. А ты кто будешь?
   - Шляхтич я, с лошадьми еду.
   - А с тобой тоже шляхта?
   - Худородная, но тоже шляхта.
   - Тогда здорово, здорово, приятели. Куда путь держите?
   - С ярмарки на ярмарку, табунок вот сбыть хотим.