Косьма и Дамиан молчали.
   -  Опасный  это  промысел,  не  шляхте,  а  разбойникам  пристало  им
заниматься. Верно, не обошлось дело и без суда  за  какие-нибудь  старые
грехи?
   - Да уж что говорить! - ответили Косьма и Дамиан
   - Я так и думал. Вы откуда родом?
   - Здешние мы.
   - Где отец жил раньше?
   - В Боровичке.
   - Он один владел деревенькой?
   - Вместе с Копыстинским.
   - А что сталось с Копыстинским?
   - Зарубили мы его.
   - И, наверно, бежали от суда. Плохо ваше дело, Кемличи, висеть вам на
суку! Палач вам свечку засветит, как пить дать!
   Но тут дверь скрипнула, и в избу вошел старик с сулеей меда  и  двумя
чарками. Войдя, он с беспокойством посмотрел на сыновей и на Кмицица,  а
потом сказал:
   - Ступайте завалите погреб.
   Близнецы тотчас вышли; старик наполнил  одну  чарку,  другую  оставил
пустую, ждал, позволит ли ему Кмициц выпить с собой.
   Но Кмициц не мог пить, он даже говорил с трудом, так болела рана.
   - Нейдет мед на рану, - сказал, увидев это, старик,  -  разве  только
самоё залить, чтобы  гной  скорее  выжечь.  Позволь,  пан  полковник,  я
осмотрю ее и перевяжу, - в этом деле я не хуже цирюльника разбираюсь.
   Кмициц согласился; Кемлич снял повязку и тщательно осмотрел рану.
   - Пустое дело, царапина! Пуля кости  не  задела,  а  все-таки  кругом
напухло.
   - Верно, потому и болит.
   - Да ведь и двух дней не прошло. Мать честная! Ведь это кто-то в упор
стрелял, да как близко.
   - Почему ты так думаешь?
   - Порох не успел весь  сгореть,  и  дробинки  сидят  под  кожей,  как
чернушка. Они теперь так  и  останутся.  А  к  ране  надо  только  хлеба
приложить с паутиной. Страх как близко кто-то  стрелял,  пан  полковник,
счастье, что не убил тебя!
   - На роду еще не было мне написано. Намочи же хлеба с  паутиной,  пан
Кемлич, да приложи поскорее, поговорить мне надо с тобой, а тут  челюсти
болят.
   Старик бросил на  полковника  подозрительный  взгляд,  в  сердце  его
закралось опасение, как бы разговор снова  не  зашел  о  лошадях,  якобы
захваченных казаками; однако он тотчас засуетился, намочил сперва  хлеба
в воде и размял его, набрал паутины, которой в хате было полно, и  мигом
перевязал Кмицицу рану.
   - Теперь полегчало, - сказал пан Анджей. - Садись же, пан Кемлич.
   - Слушаюсь, пан полковник, -  ответил  старик  и  присел  на  краешек
лавки, беспокойно повернув к Кмицицу седую щетинистую голову.
   Но Кмициц не стал ни спрашивать, ни  разговаривать,  он  сжал  руками
голову и глубоко задумался. Затем поднялся с топчана и заходил по  хате;
порой он останавливался перед Кемличем  и  смотрел  на  него  рассеянным
взглядом, видно, что-то обдумывал, боролся с  самим  собою.  Так  прошло
около получаса; старик все беспокойней ерзал на лавке.
   Вдруг Кмициц остановился перед ним.
   - Пан Кемлич, - спросил он, - где тут  недалёко  стоят  хоругви,  что
подняли мятеж против князя виленского воеводы?
   Старик подозрительно заморгал глазами.
   - Уж не хочешь ли ты, пан полковник, ехать к ним?
   - Ты не спрашивай, а на спрос отвечай.
   - Толковали, будто одна хоругвь станет на постой в  Щучине,  та,  что
недавно прошла туда из Жмуди.
   - Кто толковал?
   - Да люди из хоругви.
   - Кто ее вел?
   - Пан Володыёвский.
   - Так. Кликни мне Сороку!
   Старик вышел и через минуту вернулся с вахмистром.
   - Нашлись письма? - спросил Кмициц.
   - Нет, пан полковник, - ответил Сорока.
   Кмициц щелкнул пальцами.
   - Экая беда! Экая беда! Ступай, Сорока!  Повесить  вас  мало  за  эти
письма. Ступай! Пан Кемлич, нет ли у тебя бумаги?
   - Пожалуй, найдется, - ответил старик.
   - Хоть два листа да перья.
   Старик исчез в дверях кладовой, которая  была,  видно,  складом,  где
хранились всякие вещи;  однако  искал  он  долго.  Кмициц  тем  временем
расхаживал по хате.
   - Есть ли письма, нет ли их, - говорил он  сам  с  собою,  -  про  то
гетман не знает и будет опасаться, как бы я не разгласил их. Он у меня в
руках,  хитрость  на  хитрость!  Припугну  его,  что  пошлю  эти  письма
витебскому воеводе. Да! Будем надеяться, что этого он побоится.
   Дальнейшие размышления прервал старый Кемлич; выйдя из  кладовой,  он
сказал:
   - Бумаги три листа, а перьев и чернил нет.
   - Нет перьев? А птицы-то есть в лесу? Из ружья бы подстрелить.
   - Ястреб тут у нас подбитый под сараем.
   - Давай крыло, да поживее!
   Таким горячим нетерпением звучал голос Кмицица, что Кемлич  опрометью
бросился вон. Через минуту  он  вернулся  с  ястребиным  крылом.  Кмициц
вырвал из крыла маховое перо и стал чинить собственным кинжалом.
   - Сойдет! - сказал он, рассматривая перо на свет.  -  Легче,  однако,
головы рубить с плеч, нежели перья чинить! А теперь чернил надо.
   Он отвернул рукав, с силой уколол себя в руку и омочил перо в крови.
   - Ступай, пан Кемлич, - сказал он, - оставь меня.
   Старик вышел из хаты, а пан Анджей тотчас стал писать.

   "Ясновельможный князь, отныне я  тебе  не  слуга,  ибо  изменникам  и
отступникам я больше служить не хочу. А что поклялся я  на  распятии  не
оставить тебя, так господь бог простит мне мой грех, а и не простит, так
уж лучше на том свете терпеть муку кромешную за свою слепоту, нежели  за
явную и злоумышленную измену отчизне и своему государю. Ты обманул меня,