войска весьма  цветистую  речь  сказал  хорунжий  Жимирский  из  хоругви
Котовского, приведя изречения разных мудрецов.
   Заглоба слушал, головой качал, когда же  вития  кончил,  выступил  со
следующей речью:
   - Братья! Когда бы кто пожелал истинную доблесть потопить в бездонном
океане или засыпать ее горами Карпатскими, что поднялись за облака, она,
словно будучи  по  природе  маслом,  всплыла  бы  наверх,  из-под  земли
пробилась наружу, дабы людям открыто сказать: "Вот она я перед  вами,  и
не трепещу я света, и суда не боюсь, и награды  жду".  Но  как  самоцвет
оправлен золотом, так добродетель должна быть оправлена  скромностью,  а
посему спрашиваю я вас, стоя тут перед вами: разве  не  прятал  я  своих
заслуг? Разве похвалялся я перед вами? Разве добивался той почести, коею
вы украсили меня? Вы сами увидели мои заслуги,  ибо  я  и  сейчас  готов
отрицать их,  готов  сказать  вам:  есть  лучше  меня,  такие,  как  пан
Жеромский, пан Липницкий, пан Кмициц, пан Оскерко, пан  Скшетуский,  пан
Володыёвский, столь великие кавалеры, что и древние народы могли бы  ими
гордиться! Почему же меня, а не кого-нибудь  из  них  избрали  вы  своим
полководцем? Есть еще время! Снимите же с плеч моих  почетное  звание  и
украсьте мантией более достойного!
   - Нет! Нет! - взревели сотни, тысячи голосов.
   - Нет! - подхватили полковники,  обрадованные  публичной  похвалой  и
желавшие в то же время показать войску свою скромность.
   - Вижу и я, что так должно быть! - ответил Заглоба. - Что ж,  исполню
вашу волю! Благодарю вас, братья, от всего сердца, думаю, что не  обману
я надежд, кои вы на меня возлагаете. Как вы за меня,  так  и  я  за  вас
клянусь  стоять  насмерть,  и  победу  ли,  погибель  ли  принесут   нам
непостижимые fata , сама смерть не разлучит нас,  ибо  и
после  смерти  будем  мы  делить  нашу  славу!  Небывалое  воодушевление
охватило всех собравшихся. Одни хватались за сабли, другие роняли слезы;
у Заглобы лысина покрылась каплями пота, но пыл возрастал со все большею
силой.
   - Мы будем стоять за нашего законного короля, за нашего избранника  и
милую сердцу отчизну! - восклицал он. - Для них  будем  жить!  Ради  них
умирать! Братья,  с  той  поры,  как  стоит  наша  отчизна,  никогда  не
обрушивались на нее такие бедствия! Изменники открыли ворота, и нет  уже
ни пяди земли, кроме этого воеводства, где не бесчинствовал бы враг.  Вы
- надежда отчизны, а я - ваша надежда, на вас и на меня  обращены  взоры
всей Речи Посполитой! Покажем же ей, что не напрасно  простирает  к  нам
она руки. Как вы ждете от меня отваги и верности, так я  требую  от  вас
покорности и послушания, а когда мы  будем  единодушны,  когда  примером
своим откроем глаза тем, кого обманул враг, - половина  Речи  Посполитой
слетится к нам! Все, кто  хранит  в  сердце  бога  и  верность  отчизне,
присоединятся к нам, силы небесные укрепят нас, и кто  же  сможет  тогда
устоять против нас?!
   - Так и будет! Ей-же-ей, так будет! Соломон говорит  его  устами!  На
бой! На бой! - гремели голоса.
   А Заглоба простер руки на север и кричал:
   - Приходи же теперь, Радзивилл!  Приходи,  пан  гетман,  пан  еретик,
воевода Люциферов! Мы ждем тебя, не рассеявшись, но  собравшись  вместе,
не в раздоре, но в согласии, не с бумажками и трактатами, но с  мечом  в
руке! Доблестное ждет тебя войско и я, его полководец!  Ну  же,  выходи!
Выходи на бой с Заглобой! Позови бесов на  помощь,  и  давай  схватимся!
Выходи! - Тут он снова обратился к войску и продолжал кричать  так,  что
эхо отдавалось во всем стане: - Клянусь богом, дорогие мои! Пророки  мне
вещают! Согласие, только согласие, - и  мы  побьем  этих  негодяев,  эту
немчуру, этих чулочников, рыбоедов и прочих  вшивцев  и  бородачей,  что
летом в тулупах ходят и на санях ездят! Такого зададим им перцу, что они
только пятки покажут. Все, в ком душа жива, бей собачьих детей! Бей, кто
в бога верует, кому дороги отчизна и честь!
   Мгновенно блеснули тысячи  сабель.  Толпы  солдат  окружили  Заглобу,
теснясь, толкаясь, давя друг дружку и крича:
   - Веди нас! Веди!
   - Завтра поведу! Готовьтесь! - крикнул Заглоба в пылу.
   Выборы происходили утром, а в полдень  был  смотр  войскам.  Стройные
ряды  хоругвей  во  главе  с  полковниками  и  знаменосцами  стояли   на
хорощанских лугах, а перед ними  проезжал  полководец  под  бунчуком,  с
золоченой булавой в руке и цапельным пером на шапке. Прямой гетман!  Так
делал он смотр хоругвям, озирая их, как пастырь озирает стадо, а солдаты
воодушевлялись, видя величественную  его  осанку.  Каждый  полковник  по
очереди подъезжал к нему и с каждым он говорил, что-то хвалил, за что-то
бранил, и даже те из них, что  поначалу  не  рады  были  выбору  войска,
должны были сознаться в душе, что новый полководец в военном деле весьма
искушен и не внове ему предводительствовать.
   Один только Володыёвский как-то странно  встопорщил  усы  на  смотру,
когда новый полководец, похлопав его  при  всех  полковниках  по  плечу,
сказал:
   - Пан Михал, я доволен тобой, хоругвь у тебя - лучше нету.  Продолжай
так же и можешь быть уверен, что я тебя не забуду!
   - Ей-же-ей, - шепнул Володыёвский Скшетускому, возвращаясь со смотра,
- сам гетман лучше б не сказал!
   В тот же день Заглоба  отправил  разъезды  и  туда,  куда  надо  было
послать, и туда, куда  посылать  вовсе  не  было  надобности.  Когда  на
следующий  день  утром  люди  вернулись,  он  внимательно  выслушал  все
донесения, а затем отправился к Володыёвскому,  который  жил  вместе  со
Скшетускими.
   - На глазах у войска я  должен  соблюдать  достоинство,  -  милостиво
сказал он им, - но когда мы одни, мы можем по-прежнему быть на  короткой
ноге. Тут я не начальник, а друг! И хоть  у  меня  у  самого  голова  на
плечах, однако вашим советом я тоже не пренебрегу, ибо знаю, что люди вы
опытные и таких солдат немного найдешь во всей Речи Посполитой.
   Они приветствовали Заглобу по-старому, и вскоре опять были с ним  "на
короткой ноге", один только Жендзян не осмелился держаться по-старому  и
сидел на самом краешке скамьи.
   - Что ты думаешь делать, отец? - спросил Ян Скшетуский.
   - Первым делом сохранить порядок,  держать  войско  в  повиновении  и
солдат занять, чтоб не испортились они от безделья. Я хорошо видел,  пан
Михал, как ты, будто  сосунок,  все  что-то  лепетал,  когда  я  посылал
разъезды на все четыре стороны света; но я должен был это сделать, чтобы
втянуть людей в службу, потому они совсем обленились. Это раз. А  теперь
два: чего нам не хватает? Не людей, их довольно  набралось  и  наберется