От одной этой вести воспрянул Радзивилл, еще не видя брата, ибо князь
Богуслав вез с собою молодость, слепую веру в будущее. В нем должна была
возродиться биржанская линия, только для  него  одного  трудился  теперь
князь Януш.
   Узнав, что брат  приближается  к  Кейданам,  князь  непременно  хотел
выехать ему навстречу; но брат был моложе его, и такая встреча  была  бы
нарушением этикета; князь  послал  только  за  Богуславом  раззолоченную
карету и  целую  хоругвь  Немяровского  для  сопровождения,  а  с  вала,
насыпанного Кмицицем, и из самого замка приказал палить из  мортир,  как
навстречу прибывающему королю.
   Когда после приветственной церемонии братья  наконец  остались  одни,
Януш заключил Богуслава в объятия, повторяя взволнованным голосом:
   - Молодость моя воротилась сейчас ко мне! И здоровье воротилось!
   Но князь Богуслав пристально поглядел на брата и спросил:
   - Ясновельможный князь, что с тобою?
   - Что нам друг дружку величать, коль скоро нас никто не  слышит!  Что
со мною? Болезнь меня точит, покуда  не  свалит  совсем,  как  трухлявое
дерево. Но довольно об этом! Как там супруга моя и Марыся?
   - Они из Таурогов уехали в Тильзит. Обе здоровы, а Marie как  розовый
бутон. Дивная это будет роза, когда расцветет. Ma  foi!  Красивей  ножки
нет ни у кого на свете, косы до полу...
   - Так хороша она  тебе  показалась?  Вот  и  отлично!  Это  бог  тебя
надоумил заглянуть сюда. Легче у меня на душе, когда я вижу тебя! Но что
ты мне привез de publicis? Как курфюрст?
   - Ты знаешь, что он заключил союз с прусскими городами?
   - Знаю.
   - Но они  ему  не  очень  доверяют.  Гданск  не  хотел  впустить  его
гарнизон. Нюх у немцев хороший.
   - И это знаю. А ты не писал ему? Что он о нас думает?
   - О нас? - рассеянно повторил князь Богуслав.
   И стал озираться по покою, затем встал; князь Януш подумал,  не  ищет
ли он чего-нибудь, но Богуслав подбежал к зеркалу, стоявшему в углу,  и,
откинув его, стал ощупывать пальцем правой руки все лицо.
   - Кожа у меня в дороге немного обветрилась, - сказал  он  наконец.  -
Ничего, до утра пройдет... Что думает о нас курфюрст? Да ничего!.. Писал
мне, что о нас не забудет.
   - Как это не забудет?
   - Письмо у меня с собой, я тебе его покажу. Пишет, если что случится,
он о нас не забудет. И я ему верю,  ведь  это  к  его  же  выгоде.  Речь
Посполитая ему так же нужна, как мне старый парик, он бы охотно отдал ее
шведам, когда бы мог заполучить Пруссию; но могущество  шведов  его  уже
тревожит, и на будущее он хотел бы иметь готового союзника, и  он  будет
его иметь, коль ты воссядешь на литовский трон.
   - Когда бы так оно было! Не для себя я жажду этого трона!
   - Для начала, пожалуй, не удастся  выторговать  всю  Литву,  но  хоть
изрядный кус с Белоруссией и Жмудью.
   - А шведы?
   - Шведы тоже будут рады отгородиться нами от востока.
   - Ты бальзам вливаешь мне в душу!
   - Бальзам! Ах да!  Какой-то  колдун  в  Таурогах  хотел  продать  мне
бальзам, он уверял, что кто этим бальзамом помажется, того ни  сабля  не
берет, ни шпага, ни копье. Я тут же велел смазать его и  ткнуть  копьем,
представь, драбант проткнул его насквозь!
   Князь Богуслав рассмеялся, обнажив белые, как слоновая  кость,  зубы.
Но не по душе были Янушу эти речи, и он снова заговорил.
   - Я послал письма шведскому королю и многим нашим вельможам, - сказал
он. - Кмициц и тебе должен был вручить письмо.
   - Постой! Ведь я отчасти и по этому делу приехал. Что  ты  думаешь  о
Кмицице?
   - Горячая, шальная голова, опасный человек, не терпит  никакой  узды,
но это один из тех немногих, кто верно нам служит.
   - Куда как верно! - прервал его Богуслав. - Меня чуть не  отправил  к
праотцам.
   - Как так? - встревожился Януш.
   - Говорят, что стоит  растравить  в  тебе  желчь,  и  у  тебя  тотчас
начинается удушье. Обещай же, что выслушаешь меня спокойно и  терпеливо,
и я расскажу тебе кое-что о твоем Кмицице. Ты тогда его лучше узнаешь.
   - Ладно! Буду терпелив, рассказывай!
   - Только чудом ушел я от этого исчадия ада... - начал князь Богуслав.
   И стал рассказывать обо всем, что произошло в Пильвишках.
   Не меньшим чудом было то, что  у  князя  Януша  не  началось  удушье;
казалось, его тут же хватит удар.  Он  весь  трясся,  скрежетал  зубами,
закрывал руками глаза, наконец хриплым голосом закричал:
   - Ах, так?! Ладно же! Он только забыл, что его девка в моих руках!
   - Ради бога, возьми себя в руки и  слушай  дальше,  -  остановил  его
Богуслав. - Я расчелся с ним по-кавалерски и не занес  этого  подвига  в
семейную хронику и хвастаться им не стану лишь по той причине,  что  мне
стыдно. Подумать только, сам Мазарини говорил, что в интриге и коварстве
равного мне нет даже при  французском  дворе,  а  я,  как  ребенок,  дал
обвести себя этому грубияну. Ну довольно об этом! Я  сперва  думал,  что
убил этого твоего Кмицица, а нынче знаю, что он все-таки отлежался.
   - Пустое! Мы отыщем его! Откопаем! Из-под земли добудем! А  покуда  я
нанесу ему такой удар, что будет побольнее, чем если бы с живого  велели
шкуру содрать.
   -  Никакого  удара  ты  ему  не  нанесешь,  только  повредишь  своему
здоровью. Послушай! По дороге сюда приметил  я  простолюдина  верхом  на
пегой лошади, он все держался поблизости от моей коляски. Я  и  приметил
его по этой пегой лошади и в конце концов велел подозвать к себе.  "Куда
едешь?" - "В Кейданы". - " Что везешь?"  -  "Письмо  князю  воеводе".  Я
велел дать мне письмо, а так как тайн между нами нет, прочитал его.  Вот
оно!
   С этими словами он протянул князю  Янушу  то  самое  письмо  Кмицица,
которое тот писал в лесу, когда собирался с Кемличами в путь.
   Князь пробежал глазами письмо, комкая его в ярости.
   - О, боже, все правда, все правда! - вскричал он наконец.  -  У  него
мои письма, которые не только могут навлечь на нас подозрения  шведского
короля, но и смертельно оскорбить его!..
   Тут у князя поднялась икота  и  начался,  как  и  следовало  ожидать,
приступ. Широко раскрытым ртом он жадно ловил воздух, руки рвали у горла
одежду. Богуслав хлопнул в ладоши, вбежали слуги.