вспоминал все победы Радзивилла, и  гетман  тогда  представлялся  новому
полководцу истинным чудовищем.
   "Да кто же может устоять против этого змея! - говорил он  в  душе.  -
Похвалялся я, что он мною подавится, - нет, это он меня  проглотит,  как
сом утку".
   И  он  клятвенно  обещал  себе  не  давать  Радзивиллу   генерального
сражения.
   "Будет осада, - думал  он,  -  а  это  дело  долгое.  Можно  будет  и
переговоры затеять, а тем временем подойдет Сапега".
   В случае, если Сапега не подойдет, Заглоба решил  слушаться  во  всем
Яна Скшетуского, он помнил, как высоко ценил этого офицера и его военные
таланты князь Иеремия.
   - Ты, пан Михал, - говорил Заглоба Володыёвскому, -  сотворен  только
для атаки, и с разъездом, даже большим, тебя можно послать, с этим делом
ты справишься и нападешь на врага, как волк на  овцу;  но  прикажи  тебе
предводительствовать целым войском, фу-фу! Лавки ты  не  откроешь,  чтоб
умом торговать, нет у тебя его на продажу, а вот Ян - голова, ему только
войска водить, умри я, только он бы мог меня заменить.
   Вести между тем приходили самые разноречивые: то будто Радзивилл  уже
идет  через  курфюрстовскую  Пруссию,  то  будто   он,   разбив   войска
Хованского, занял Гродно и движется оттуда с большою силой; были  однако
слухи, будто поражение Хованскому нанес вовсе не Радзивилл, а Сапега,  и
помог ему в этом князь Михал  Радзивилл.  Разъезды  никаких  достоверных
вестей  не  привезли,  кроме  той,  что  к  Волковыску  подошла   ватага
Золотаренко в составе около двух тысяч сабель  и  угрожает  городу.  Вся
округа уже полыхала огнем.
   Через день после возвращения разъездов  стали  прибывать  и  беглецы;
подтвердив весть об угрозе, нависшей над Волковыском, они сообщили,  что
горожане послали к Хованскому и Золотаренко послов с  просьбой  пощадить
город. Но от Хованского они получили ответ, что под городом стоит ватага
вольницы, которая с его войском не имеет ничего  общего,  а  Золотаренко
дал горожанам совет откупиться; однако им, людям бедным, после недавнего
пожара и грабежей откупиться было нечем.  Они  просили  пана  полководца
сжалиться над ними и поспешить на помощь, пока они  ведут  переговоры  о
выкупе, ибо после будет поздно. Заглоба отобрал полторы тысячи  отборных
солдат, среди них и лауданскую хоругвь, призвал Володыёвского  и  сказал
ему:
   - Ну, пан Михал, пора показать, на что ты способен! Иди под Волковыск
и изруби мне эту ватагу, которая грозит беззащитному  городу.  Дело  это
для тебя не новое, и я думаю, ты  почтешь  за  честь,  что  я  тебе  его
доверил. - Затем он обратился к  прочим  полковникам:  -  Сам  я  должен
остаться в стане, ибо я за все в ответе. Да и не приличествует  мне  при
моем звании ходить в поход  против  вольницы.  Вот  Радзивилл  подойдет,
тогда в великой  войне  обнаружится,  кто  лучше:  пан  гетман  или  пан
полководец.
   Володыёвский охотно отправился в поход,  он  скучал  уже  в  стане  и
жаждал кровавой сечи. Посланные против  вольницы  хоругви  тоже  уходили
весело, с  песнями,  а  полководец  верхом  на  коне  стоял  на  валу  и
благословлял уходящих, осеняя их на дорогу  крестом.  Кое-кто  удивился,
чего это пан Заглоба  так  торжественно  провожает  отряд;  он,  однако,
помнил, что и Жулкевский ,  и  другие  гетманы  имели  обыкновение  осенять
крестом уходящие в бой хоругви, к  тому  же  он  вообще  любил  во  всем
торжественность, так как это возвышало его в глазах солдат.
   Не успели, однако, хоругви скрыться в туманной дали, как он  начал  о
них беспокоиться.
   - Ян, - обратился он к Скшетускому. - А не послать  ли  Володыёвскому
еще горсть людей?
   - Ну полно, отец! - ответил Скшетуский. - Володыёвскому идти в  такой
поход все равно, что съесть миску яичницы. Господи боже мой, да ведь  он
всю жизнь ничего другого не делал.
   - Да! А вдруг на него нападут с большой силой?  Nec  Hercules  contra
plures.
   - Ну что толковать о  таком  солдате.  Прежде  чем  ударить,  он  все
разведает, а коли силы слишком велики, нанесет врагу урон, какой сможет,
да и прочь уйдет, а нет, так сам  пришлет  за  подмогой.  Можешь,  отец,
спать спокойно.
   - Да! Я ведь тоже знал, кого посылаю, и должен тебе сказать, что  пан
Михал, верно, приворожил меня к себе, такая  у  меня  к  нему  слабость.
Никого я так не любил, кроме покойного пана Подбипенты да тебя. Как пить
дать, приворожил меня к себе коротышка.
   Прошло три дня.
   В стан все время подвозили припасы, прибывали и новые охотники; но  о
пане Михале не было слуха. Заглоба все больше беспокоился и, несмотря на
все  уговоры  Скшетуского,  который  так  и  не  убедил   старика,   что
Володыёвский не мог еще вернуться из  Волковыска,  отправил  за  вестями
сотню тяжелой конницы Кмицица.
   Но сотня ушла, и снова миновало два дня без вестей.
   Только на седьмой день в сумраке тумана солдаты, которых снарядили за
отавой в  Бобровники,  спешно  воротились  в  стан  и  донесли,  что  за
Бобровниками из лесов выходит какое-то войско.
   - Пан Михал! - радостно воскликнул Заглоба.
   Но солдаты твердили, что это чужие хоругви. Они не поехали  навстречу
по той причине,  что  увидели  чужие  знаки,  каких  не  было  в  отряде
Володыёвского. Да и  сила  шла  великая.  Солдаты,  как  солдаты,  точно
сказать не могли: одни говорили, тысячи три будет, другие - тысяч  пять,
а то и побольше.
   - Я возьму двадцать конников и поеду  навстречу,  -  сказал  ротмистр
Липницкий.
   Он уехал.
   Прошел час, другой, наконец дали знать, что приближается не  разъезд,
а целое большое войско.
   Бог весть откуда, по стану вдруг пронеслось:
   - Радзивилл идет!
   Как электрическая искра пробежала эта весть и потрясла всех:  солдаты
взобрались на  валы,  страх  изобразился  на  многих  лицах;  войска  не
становились в строй, одна только  пехота  Оскерко  заняла  указанное  ей
место. А среди охотников в первую минуту просто поднялся  переполох.  Из
уст в уста передавались самые разноречивые вести.
   - Радзивилл  наголову  разбил  Володыёвского  и  разъезд  Кмицица,  -
твердили одни.