- Помогите князю, - приказал он, - а когда  отдышится,  попросите  ко
мне в покои, я покуда немного отдохну.
   И вышел вон.
   Спустя два часа князь Януш с налившимися кровью  глазами,  припухшими
веками и синим лицом постучался  к  Богуславу.  Богуслав  принял  его  в
постели; лицо его было смазано  миндальным  молоком  для  придания  коже
мягкости и блеска. Без парика, без румян и сурьмы  он  выглядел  гораздо
старше; но князь Януш не обратил на это внимания.
   - Рассудил я, - начал он разговор, - что не может Кмициц предать  эти
письма гласности, - ведь тем самым  он  подписал  бы  смертный  приговор
своей девке. Он прекрасно понимает, что только этим держит меня в руках,
но и я не могу отомстить ему, и так бешусь, словно разъяренный пес сидит
у меня в груди.
   - Надо, однако же, непременно добыть эти письма! - заметил Богуслав.
   - Но quo modo?
   - Ловкого человека надо подослать к Кмицицу; пусть отправится к нему,
пусть войдет в доверие и при первом же удобном случае выкрадет письма, а
самого пырнет ножом. Посулить за это надо большую награду.
   - Кто же возьмется за такое дело?
   - Будь это в Париже или даже в Германии, я бы в  тот  же  день  нашел
сотню охотников, но в этой стране, пожалуй, не достать и такого товара.
   - А послать надо своего человека, чужеземца он будет опасаться.
   - Тогда предоставь это  дело  мне,  я,  может,  найду  кого-нибудь  в
Пруссии.
   - Эх, захватил бы он его живьем да отдал мне в  руки!  Я  бы  за  все
зараз отплатил. Говорю тебе, в своей дерзости  этот  человек  переступил
всякие границы. Я и услал его потому, что он мною играл, как  хотел,  по
всяким пустякам, как кошка, на меня бросался,  во  всем  навязывал  свою
волю. Сто раз готов был сорваться у меня с губ приказ  расстрелять  его.
Но не мог я, не мог!
   - Скажи, он и впрямь сродни нам?
   - Кишкам он и впрямь сродни, а стало быть, и нам.
   - Сущий дьявол и очень опасный враг!
   - Он? Да ты бы мог приказать ему поехать в  Царьград  и  столкнуть  с
трона султана или шведскому королю  бороду  оторвать  и  привезти  ее  в
Кейданы! Что он тут вытворял во время войны!
   - По всему видно. А мстить он нам поклялся до последнего  вздоха.  По
счастью, я дал ему хороший урок, показал, что одолеть нас дело нелегкое.
Сознайся, по-радзивилловски я расправился с ним. Когда бы таким подвигом
мог похвастаться какой-нибудь французский кавалер, он бы врал об этом  с
утра до ночи, разве что во сне молчал бы, за обедом да за поцелуями.  Уж
они, если сойдутся, врут наперебой, так что солнцу и то  стыдно  на  них
глянуть!
   - Это верно, что ты его поборол, но лучше, если бы  ничего  этого  не
было.
   - Нет, уж лучше бы ты прислужников выбирал себе поосторожней, чтоб не
ломали они радзивилловских костей.
   - Эти письма! Эти письма!
   Братья на минуту умолкли; первым прервал молчание Богуслав:
   - Что это за девка?
   - Панна Биллевич, ловчанка.
   - Что ловчанка, что шляхтянка из застянка - одна  цена.  Ты  заметил,
что мне рифму подобрать все равно, что другому плюнуть. Да я не  про  то
спрашиваю, а хороша ли она собою?
   - Я на девок не гляжу, но только и польская королева  не  постыдилась
бы такой красоты.
   - Польская королева? Мария Людвика?  Во  времена  Сен-Марса   она, может, и
была хороша собой, но сейчас собаки воют при виде этой бабы. Коль и твоя
панна Биллевич такая красотка, прибереги ее для  себя.  Но  коль  она  и
впрямь прелестна, отдай мне ее, я увезу ее в Тауроги, и  мы  там  вместе
обдумаем, как отомстить Кмицицу.
   Януш на минуту задумался.
   - Не дам я тебе ее, - сказал он наконец. - Ты силой ее приневолишь, а
тогда Кмициц предаст огласке письма.
   - Это я-то прибегну к силе  против  вашей  прелестницы?  Не  хвалясь,
скажу, не с такими доводилось иметь дело, и ни одной я не неволил.  Один
только раз во Фландрии... Глупая девка была, золотых дел мастера  дочка.
Пришла потом испанская пехота, им все дело и приписали.
   - Ты этой девки не знаешь. Она из хорошего дома, ходячая добродетель,
монашенка, можно сказать.
   - Знаем мы толк и в монашенках.
   - И к тому же ненавидит она нас, ибо hic mulier  ,
патриотка. Она и Кмицица сбила с пути. Немного таких жен найдется у нас,
мужской у нее ум, она ярая приверженка Яна Казимира.
   - Так мы умножим число его защитников!
   - Нельзя! Кмициц предаст гласности письма. Беречь я  должен  ее,  как
зеницу ока... до  поры  до  времени.  Потом  отдам  ее  тебе  или  твоим
драгунам, - мне все едино!
   - Даю тебе слово кавалера, что не стану  брать  ее  силой,  а  слово,
которое я даю в приватном деле, я всегда свято держу. В политике  -  это
дело другое. Стыдно было бы мне, когда б я сам не мог с нею сладить.
   - Не сладишь.
   - Ну, в крайнем случае даст она  мне  пощечину,  от  женщины  это  не
бесчестье. Ты вот в Подляшье уходишь, что будешь с нею делать?  С  собой
ведь не возьмешь и здесь не оставишь, сюда шведы придут, а  надо,  чтобы
comme otage  девка в наших руках оставалась. Ну
не лучше ли будет, если я возьму ее в Тауроги, а к Кмицицу не разбойника
пошлю, а гонца с письмом, в котором напишу:  отдай  письма,  отдам  тебе
девку.
   - Верно! - воскликнул князь Януш. - Это хорошее средство.
   - А коль отдам ему ее  не  совсем  такую,  какую  взял,  -  продолжал
Богуслав, - то и мести будет начало положено.
   - Но ты дал слово, что не станешь насильничать?
   - Дал и еще раз повторяю, стыдно было бы мне...
   - Тогда тебе придется взять с собой и ее дядю, россиенского  мечника,
он здесь у меня с нею.
   - Не желаю. Шляхтич, наверно, по-вашему обыкновению, носит в  сапогах
подстилки из соломы, а я этого не терплю.
   - Одна она не захочет ехать.
   - Это мы еще посмотрим. Позови  их  сегодня  на  ужин,  чтобы  я  мог