- Можно! - ответил Чарнецкий.
   Кмициц, как истый воитель, вмиг успокоился. Рейтар, заслонив  ладонью
глаза, следил еще полет своей пули, а он натянул лук, провел пальцем  по
тетиве так, что она запела, как ласточка, затем высунулся из-за стены  и
закричал вороном:
   - Карк! Карк!
   В то же мгновение жалобно просвистела страшная стрела, рейтар выронил
мушкет, поднял обе руки, запрокинул голову и повалился навзничь.  Минуту
он кидался, как рыба, выброшенная на  берег,  и  бил  ногами  землю,  но
вскоре вытянулся и затих.
   - Вот и первый! - сказал Кмициц.
   - Завяжи узелок на перевязи! - сказал пан Петр.
   - Колокольной веревки не хватит на всех, коль позволит бог! - крикнул
пан Анджей.
   Тут над трупом склонился другой  рейтар,  он  хотел  посмотреть,  что
случилось с товарищем, а может, и кошелек забрать у него; но просвистела
новая стрела, и он упал на грудь товарища.
   В ту же минуту заревели полевые  пушчонки,  которые  привез  с  собою
Вжещович. Не мог он сокрушить ими крепость, как не  мог  и  помыслить  о
том, чтобы  с  одной  только  конницей  взять  ее  штурмом;  однако  для
устрашения монахов приказал палить. Так началась осада Ясной Горы.
   Ксендз Кордецкий подошел к  Чарнецкому;  с  ним  был  ксендз  Доброш,
который в мирное время начальствовал над монастырской  артиллерией  и  в
праздники палил из пушек, по какой причине слыл среди  монахов  отменным
пушкарем.
   Приор перекрестил пушку и указал на нее ксендзу Доброшу; тот  засучил
рукава и стал наводить на то место  между  двумя  домами,  где  носилось
человек двадцать рейтар и между ними офицер  с  рапирой  в  руке.  Долго
целился ксендз Доброш, ибо речь шла об его пушкарской славе. Наконец  он
взял фитиль и ткнул в запал.
   Гром потряс воздух, и дым окутал все. Однако через минуту его развеял
ветер. В пространстве между домами  не  было  уже  ни  одного  всадника.
Несколько человек лежало с лошадьми на земле. Остальные рассеялись.
   Монахи стали петь на стенах. Грохот рушащихся домов у костела  святой
Барбары  вторил  их  песне.  Стало  темнеть,  бесчисленные  снопы  искр,
выброшенных вверх при падении балок, взметнулись в воздух.
   Снова загремели трубы  в  рядах  Вжещовича;  но  отголоски  их  стали
удаляться. Пожар догорал. Тьма окутала подножие Ясной Горы.  Там  и  тут
раздавалось ржание  лошадей,  но  все  дальше  и  все  слабей.  Вжещович
отступал к Кшепицам.
   Ксендз Кордецкий опустился на стене на колени.
   - Дева Мария! Матерь бога единого! - произнес он сильным  голосом.  -
Сотвори чудо, дабы тот, кто придет  после  этого,  с  таким  же  позором
удалился и напрасным гневом в душе.
   Когда он так молился, тучи внезапно разорвались над  его  головой,  и
луна осветила  башни,  стены,  коленопреклоненного  приора  и  пепелище,
оставшееся от домов, сожженных у костела святой Барбары.

ГЛАВА XIV

   На следующий день тишина воцарилась у подножия Ясной Горы, и  монахи,
воспользовавшись этим, еще усерднее занялись приготовлениями к  обороне.
Люди кончали чинить стены и куртины, готовили новые орудия для отражения
штурмов.
   Из Здебова, Кроводжи, Льготы и Грабовки явилось еще человек  двадцать
мужиков, служивших когда-то в крестьянской пехоте. Их приняли в гарнизон
крепости и влили в  ряды  защитников.  Ксендз  Кордецкий  разрывался  на
части. Он  совершал  богослужения,  заседал  на  советах,  не  пропускал
дневных и ночных хоралов, а  в  перерывах  обходил  стены,  беседовал  с
шляхтой, крестьянами. И при этом  лицо  и  вся  фигура  его  дышали  тем
покоем, какой бывает разве только у  каменных  изваяний.  Глядя  на  его
лицо, побледневшее от усталости, можно было подумать, что он погружен  в
сладкий  легкий  сон;  но  тихое  смирение  и  чуть  ли  не   веселость,
светившиеся в очах, губы, шевелившиеся в  молитве,  свидетельствовали  о
том, что он и чувствует, и мыслит, и жертву приносит за всех. Эта  душа,
всеми помыслами устремленная к богу, источала спокойную и глубокую веру;
полными устами пили все из этого источника,  и  тот,  чью  душу  снедала
боль, исцелялся. Там, где белела его ряса, прояснялись  лица,  улыбались
глаза,  и  уста  повторяли:  "Добрый  отец  наш,  утешитель,  заступник,
упование наше". Ему целовали руки и край одежды, а он  улыбался  светлой
улыбкой и шел дальше, а над ним витали вера и тишина.
   Но не забывал он и о земных средствах спасения:  отцы,  заходившие  в
его келью, заставали его если не коленопреклоненным, то склонившимся над
письмами, которые он слал во все концы. Он писал и Виттенбергу, главному
коменданту  Кракова,  умоляя   пощадить   святыню,   и   Яну   Казимиру,
прилагавшему в Ополе последние усилия, чтобы спасти неблагодарный народ,
и киевскому каштеляну, которого шведы держали  в  Севеже  как  на  цепи,
связав  его  словом,  и  Вжещовичу,  и  полковнику  Садовскому,  чеху  и
лютеранину, который служил у Миллера  и,  будучи  человеком  благородной
души, старался отговорить грозного генерала от нападения на монастырь.
   Два мнения столкнулись на совете у  Миллера.  Вжещович,  разгневанный
сопротивлением, оказанным ему  восьмого  ноября,  прилагал  все  усилия,
чтобы склонить генерала к походу, сулил в  добычу  несметные  сокровища,
твердил, что во всем мире есть лишь несколько храмов, которые  могли  бы
сравниться  богатством  с  Ченстоховским   vel   Ясногорским   костелом.
Садовский не соглашался с ним.
   -  Генерал,  -  говорил  он  Миллеру,  -  вам,  покорителю   стольких
славнейших  твердынь,  что  немецкие  города   справедливо   зовут   вас
Полиорцетесом ,
известно, каких жертв может стоить, сколько  потребовать  времени  осада
даже самой слабой крепости, если осажденные готовы бороться не на жизнь,
а на смерть.
   - Да будут ли монахи бороться? - спрашивал Миллер.
   - Думаю, что будут. Чем богаче они,  тем  упорней  будут  защищаться,
веря не только в силу  оружия,  но  и  в  святость  места,  которое,  по
католическому суеверию, почитается во всей этой  стране  как  inviolatum
. Вспомним  германскую  войну.  Как
часто монахи подавали тогда пример отваги и стойкости в обороне там, где
надежду теряли даже солдаты. Так будет и  на  сей  раз,  тем  более  что
крепость вовсе не так уж слаба, как хочет представить граф Вейгард.  Она