королю.
   - Шведского короля уже нет  в  Кракове,  -  прервав  Кмицица  ксендз,
устремив на него проницательный взгляд.
   Но пан Анджей не опустил глаз.
   - Не знаю я, там ли король или нет, - продолжал он, -  но  знаю,  что
Лисола ехал к нему, а Вжещовича прислали сменить эскорт  и  сопровождать
дальше посла. Оба они разговаривали  при  мне  по-немецки,  не  опасаясь
моего присутствия; не думали они, что я могу понять, о чем они  говорят,
а я с малых лет знаю немецкий язык,  как  польский,  вот  и  понял,  что
Вейгард наущал короля занять монастырь и до казны  добраться  и  получил
уже на то позволение.
   - И ты слышал это собственными ушами?
   - Вот как стою здесь.
   - Да будет воля господня! - спокойно сказал ксендз.
   Кмициц испугался. Он подумал, что волей господней ксендз почел приказ
шведского короля, что не помышляет он о сопротивлении, и потому сказал в
замешательстве:
   - Я видел в Пултуске костел в руках шведов, солдаты в святыне  играли
в карты,  бочки  пива  стояли  на  алтарях,  бесстыжие  девки  гуляли  с
солдатами.
   Ксендз по-прежнему в упор смотрел на рыцаря.
   - Удивительное дело, - сказал он, - искренность и правду  читаю  я  в
твоих очах...
   Кмициц вспыхнул.
   - Чтоб мне с места не сойти, коли я говорю неправду!
   - Так или иначе, важные это вести,  надо  бы  о  них  посоветоваться.
Позволь же мне, милостивый пан, позвать старейших отцов да  кое-кого  из
почтенных шляхтичей, что живут сейчас у  нас  и  в  жестокое  это  время
поддерживают нас своим советом. Так, с твоего позволения...
   - Я охотно все перескажу им.
   Ксендз Кордецкий вышел и через пятнадцать минут вернулся  с  четырьмя
старейшими отцами.
   Вслед за  ними  вошел  Ружиц-Замойский,  серадзский  мечник,  человек
суровый;  Окельницкий,  велюньский  хорунжий;  Петр  Чарнецкий,  молодой
рыцарь с грозным, воинственным лицом, рослый и крепкий как  дуб,  и  еще
несколько шляхтичей разных лет. Ксендз Кордецкий представил им  Бабинича
из Жмуди, затем пересказал привезенные  рыцарем  новости.  Удивлены  все
были чрезвычайно и устремили на рыцаря испытующие, недоверчивые взгляды,
а так как никто не хотел говорить первым, слово взял ксендз Кордецкий.
   - Я не подозреваю этого рыцаря в злонамеренности или во  лжи,  избави
бог, - сказал он, - но вести, которые он принес,  показались  мне  столь
неправдоподобными, что я почел за благо обсудить их с вами. Питая  самые
благие намерения,  рыцарь  мог  ошибиться,  или  ослышаться,  или  плохо
понять,  да  и  кто-нибудь  из  еретиков  мог  умышленно  ввести  его  в
заблуждение. Они рады-радехоньки исполнить сердца наши страхом,  вызвать
смятение в святой обители, помешать службе  божией,  и  по  злобе  своей
никто из них, наверно, не откажется это сделать.
   - Сдается мне, очень это похоже на правду, - заметил отец Нешковский,
самый старший из всех присутствующих.
   - Надо бы сперва  узнать,  не  еретик  ли  сам  пан?  -  сказал  Петр
Чарнецкий.
   - Католик я, как и ты! - ответил Кмициц.
   -  Взвесить  надо  сперва  все  обстоятельства  дела,   -   промолвил
Замойский.
   - Обстоятельства такие, - прервал его ксендз Кордецкий, - что, верно,
господь бог и  пресвятая  богородица  с  умыслом  ослепили  врага,  дабы
преступил он всякие границы в своем беззаконии. Иначе никогда не дерзнул
бы он поднять меч на сию святую обитель. Не собственными силами  покорил
он Речь Посполитую, сыны ее помогли ему в том; но как ни низко  пал  наш
народ, как ни погряз он во грехах, есть, однако, предел и  греху,  коего
не посмеет он преступить. Государя своего он  оставил,  Речь  Посполитую
предал, но матерь божию, заступницу свою и владычицу почитать не  забыл.
Глумится над нами враг, вопрошая с презрением, что  осталось  у  нас  от
прежних добродетелей. И ответствую я: все  погибли,  но  одна  осталась,
вера осталась, поклоненье пресвятой деве, и на сем основании  созиждутся
прочие. И провижу я, что, когда хоть одна  шведская  пуля  пощербит  сии
священные стены, самые  закоренелые  отвернутся  от  шведов,  из  друзей
станут недругами, на них поднимут меч. Но и шведы видят, где  таится  их
погибель, и хорошо сие разумеют. А посему, коль не наслал на них господь
с умыслом слепоту, как я говорил уже, никогда не посмеют они напасть  на
Ясную Гору, ибо день  сей  станет  поворотным  днем,  когда  им  изменит
счастье, мы же опомнимся.
   С изумлением внимал Кмициц словам ксендза  Кордецкого,  которые  были
как бы ответом на те речи, что лаял Вжещович  против  польского  народа.
Однако, придя в себя, он сказал ксендзу:
   - Преподобный отче, как же не поверить, что  бог  наслал  слепоту  на
врагов? Вспомним об их гордыне и алчности, вспомним о  несносном  иге  и
поборах даже с духовенства, и мы тотчас поймем, что не  остановятся  они
ни перед каким святотатством.
   Ксендз Кордецкий ничего не ответил  Кмицицу,  он  обратился  ко  всем
собравшимся:
   - Рыцарь говорит, что он видел посла Лисолу, который ехал будто бы  к
шведскому королю; но как могло это статься, когда от краковских паулинов

я доподлинно знаю, что короля нет уже ни в Кракове,  ни  во  всей  Малой
Польше, ибо после сдачи Кракова он сразу же выехал в Варшаву...
   - Не может быть! - воскликнул Кмициц.  -  И  вот  вам  лучший  довод:
король ждет, покуда сдастся и принесет  присягу  на  верность  ему  наше
войско во главе с паном Потоцким.
   - Присягу от имени короля должен принять генерал Дуглас,  -  возразил
приор. - Так пишут мне из Кракова.
   Кмициц умолк, он не знал, что сказать.
   - Допустим, однако, - продолжал приор, - что шведский король не хотел
видеть посла и предпочел умышленно разминуться с ним.  Карл  это  любит:
неожиданно  приехать,  неожиданно  уехать;  к   тому   же   его   гневит
посредничество цесаря, так что я охотно верю, что он уехал,  притворясь,
будто не знает о прибытии посла. Мало удивляет меня и то, что с эскортом
послали графа Вжещовича, - быть может, такой почестью хотели  позолотить
послу пилюлю; но как поверить тому, что граф Вжещович ни  с  того  ни  с
сего стал тут же открывать свои замыслы барону Лисоле, католику,  нашему