- За кого? - спросил Кмициц.
   Пророчица потупила  взор,  горе  изобразилось  на  ее  лице,  и  щеки
покрылись нежным румянцем; она ответила рыцарю тихим  голосом,  подобным
шелесту листьев:
   - За Анджея, да наставит бог его на путь правый!
   Кмициц попятился, вытаращил глаза и от изумления минуту не мог  слова
вымолвить.
   - Раны Христовы! - воскликнул он наконец. - Что это за дом?  Где  это
я? Одни пророчества,  веления  и  предсказанья!  Ты,  милостивая  панна,
зовешься Оленькой и даешь на службу за грешного Анджея? Не  простая  это
случайность, перст это божий... это... это... нет, я  ума  лишусь!  Ради
Христа, я ума лишусь!
   - Что с тобою, милостивый пан?
   Но он схватил вдруг ее руки и стал трясти их.
   - Пророчь же мне  дальше!  Все  скажи  до  конца.  Коли  этот  Анджей
обратится и искупит свою вину, останется ли Оленька  верна  ему?  Говори
же, отвечай же, я без этого не уеду!
   - Что с тобою, милостивый пан?
   - Останется ли Оленька верна ему? - повторил Кмициц.
   У девушки вдруг покатились слезы из глаз.
   - До последнего вздоха, до смертного часа! - рыдая, ответила она.
   Не успела она кончить, как Кмициц повалился ей  в  ноги.  Она  хотела
бежать, но он не пустил и, целуя ее стопы, повторял:
   - И я грешный Анджей, жаждущий обратиться на путь правый.  И  у  меня
Оленька, возлюбленная моя.  Пусть  же  твой  Анджей  обратится  на  путь
правый, а моя Оленька останется верна мне! Да  будут  пророческими  твои
слова! Бальзам и надежду влила ты в мою душу! Да вознаградит  тебя  бог!
Да вознаградит тебя бог!
   Он бросился вон, сел на коня и уехал.

ГЛАВА XI

   Слова дочери сохачевского старосты исполнили бодрости сердце Кмицица,
три дня не выходили они у него из головы. Днем в седле и ночью  на  ложе
думал он о том, что случилось, и всякий раз приходил к  заключению,  что
неспроста все это, что перст это божий, пророчество, что если он устоит,
если не собьется с того пути, который указала ему  Оленька,  то  девушка
останется верна ему и подарит его прежней любовью.
   "Коль скоро дочь старосты, - размышлял пан Анджей, - хранит  верность
своему Анджею, который и не начинал еще исправляться, то и  я  могу  еще
надеяться, ибо искренне желаю послужить отчизне, вере и королю!"
   Но и сомнения терзали душу пана Анджея. Желание его  было  искренним,
но не слишком ли поздно взялся он за дело? Есть ли  еще  путь,  есть  ли
средство? С каждым днем упадает  Речь  Посполитая,  и  трудно  закрывать
глаза на страшную правду: нет для нее спасения. Ничего не желал  Кмициц,
только ратных трудов, но не видел он  охотников.  Все  новые  люди,  все
новые лица мелькали в пути, но  самый  их  вид,  их  разговоры  и  споры
отнимали у него последнюю надежду.
   Одни душой и телом предались  шведам,  ища  в  их  стане  собственных
выгод; они пили, гуляли, пировали, как на  тризне,  в  вине  и  разврате
топили стыд и шляхетскую честь.
   Другие   в   непостижимом   ослеплении   толковали   о   том,   какую
могущественную державу создаст Речь Посполитая в союзе  со  Швецией  под
скипетром первого в мире воителя; они-то и  были  наиболее  опасны,  ибо
искренне были убеждены в том,  что  orbis  terrarum   должен склониться перед таким союзом.
   Третьи, такие, как сохачевский староста, люди достойные  и  преданные
родине, следили знамения на земле и на небе,  повторяли  пророчества  и,
усматривая во всем волю божью, неотвратимую руку провиденья, приходили к
выводу, что близится конец света, стало быть,  безумие  помышлять  не  о
царстве небесном, но о спасении отчизны.
   Иные, наконец, укрывались в лесах или, спасая жизнь, уходили в  чужие
края.
   Потому-то  Кмициц  встречал  одних   только   бесшабашных   гуляк   и
распутников, трусов и безумцев, но не встречал никого, кто  сохранил  бы
веру в сердце.
   А тем временем фортуна все больше покровительствовала шведам. Слух  о
том, что остатки  коронных  войск  бунтуют,  поднимают  мятеж,  грозятся
гетманам и хотят перейти на сторону шведов, с каждым  днем  казался  все
верней. Как гром прогремела во всех концах Речи Посполитой весть о  том,
что хорунжий Конецпольский сдался со своей дивизией Карлу  Густаву;  она
убила в сердцах последнюю веру, ибо Конецпольский был героем Збаража. За
ним  последовали  яворовский  староста  и  князь  Димитрий  Вишневецкий,
которого не удержало даже имя его, покрытое бессмертною славой.
   Люди стали уже сомневаться в маршале Любомирском. Те, кто хорошо  его
знал, утверждали, будто спесь подавляет в нем ум  и  любовь  к  отчизне,
будто на стороне короля он стоял до сих пор по той причине,  что  лестно
было ему, что все взоры обращены на него, будто завлекают  и  заманивают
его и те и другие, внушая ему, что судьба отчизны в его руках. Но,  видя
успехи шведов, стал он медлить, колебаться и со всей своею  надменностью
все яснее давал почувствовать несчастному Яну Казимиру, что может спасти
его или совсем погубить.
   Король-скиталец оставался в Глоговой, и  из  горсточки  верных  слуг,
разделивших его судьбу, кто-нибудь то и дело его покидал и  переходил  к
шведам. В годину бедствий так легко сломить слабого,  если  даже  первый
порыв сердца велит ему пойти  по  честному,  но  тернистому  пути.  Карл
Густав принимал беглецов с распростертыми  объятиями,  награждал,  сулил
золотые горы, а тех, кто хранил еще верность своему королю, соблазнял  и
сманивал,  все  шире  распространяя  свое  владычество;   сама   фортуна
устраняла с его пути все препоны, польскими силами  покорял  он  Польшу,
без боя ее побеждал.
   Множество воевод, каштелянов, коронных и литовских сановников,  целые
толпы вооруженной шляхты, целые хоругви  несравненной  польской  конницы
стояли в его  стане,  засматривая  в  глаза  новому  господину,  готовые
повиноваться одному его мановению.
   Остатки коронных войск все неотступней кричали своему гетману:  "Иди,
склони седую голову перед величием Карла! Иди, ибо мы хотим принадлежать
шведам!"
   - К шведам! К шведам!
   И тысячи сабель сверкали в подтверждение этих слов.
   В  то  же  время  по-прежнему  пылала  война  на  востоке.   Страшный