- Плохи у них пушкари, слишком высока наводка, - сказал  пан  Анджей,
не переставая есть. - Посмотрите, опять перелет, все ядра на нас летят!
   Слушал  его  молодой  послушник,  семнадцатилетний  паренек,  который
только поступил в монастырь. Он  перед  этим  все  подносил  ядра  и  не
уходил, хотя войну видел впервые и от страха у него  поджилки  тряслись.
Видя спокойствие Кмицица, он трепетал от восторга и теперь, услышав  эти
слова, невольно прижался к нему, точно желая  найти  защиту  под  крылом
столь могучего рыцаря.
   - Неужто они могут попасть в нас с той стороны? - спросил он.
   - Отчего же нет? - ответил пан Анджей. - Что, милый, испугался?
   - Милостивый пан, - дрожа, ответил послушник,  -  я  слыхал,  что  на
войне страшно, но никак не думал, что может быть так страшно!
   - Ну, не всякого пуля берет, а то бы и людей не  осталось  на  свете,
матери не успели бы народить.
   - Больше всего я боюсь этих огненных ядер, этих  гранат.  Почему  они
рвутся с таким треском? Матерь божия, спаси  и  помилуй!  И  почему  так
страшно калечат людей?
   - А я вот растолкую тебе, голубь ты мой, ты сразу и поймешь. Ядро это
железное, в середине полое, начинено  порохом.  В  одном  месте  у  него
просверлено очко, а в очке трубка сидит, бумажная, а то и деревянная.
   - Иисусе Назарейский! Трубка сидит?
   - Да! А в трубке клок пакли, пропитанный серой, он-то при выстреле  и
загорается. Граната трубкой должна на землю  упасть,  чтобы  в  середину
ядра ее вбить, тогда огонь дойдет до пороха  и  разорвет  снаряд.  Много
гранат падает и не на трубку, но это ничего,  -  коль  огонь  дойдет  до
пороха, граната все равно взорвется...
   Вдруг Кмициц протянул руку и быстро произнес:
   - Смотри, смотри! Вон туда! Вот тебе и пример!
   - Иисусе Христе! Дева Мария!  -  крикнул  послушник,  увидев  летящую
прямо на них гранату.
   Между тем граната шлепнулась на  раскат  и,  шипя  и  поднимая  пыль,
заскакала по мостовой,  а  за  нею  потянулась  струйка  голубого  дыма;
перевернувшись раз, другой, граната подкатилась к самой стене, упала  на
кучу мокрого песка, насыпанную до самого  палисада,  и,  совсем  потеряв
силу, осталась лежать неподвижно.
   К счастью, она упала трубкой вверх; но клок, видно, не погас, так как
тотчас взвился дым.
   - На землю! Падай ничком! - закричали испуганные голоса. - На  землю!
На землю!
   Но Кмициц в ту же минуту соскользнул по куче песка вниз, молниеносным
движением ухватил трубку, дернул ее, вырвал из очка  и,  подняв  руку  с
пылающим клоком, закричал:
   - Вставайте! Все равно что собаке зубы вырвал! Сейчас она и  мухи  не
убьет!
   С этими словами он ткнул ногой корпус гранаты.  Все  замерли,  увидев
этот геройский подвиг; некоторое время никто  слова  не  мог  вымолвить,
наконец Чарнецкий крикнул:
   - Безумец! Ведь если бы она взорвалась, ни синь  пороха  от  тебя  не
осталось бы!
   Но пан Анджей разразился таким неподдельным смехом, что зубы блеснули
у него, как у волка.
   - Небось порох остался бы! А разве он нам не нужен? Начинили бы ядра,
и я бы еще после смерти набил шведов!
   - Чтоб тебя громом убило! И где в тебе страх?
   Молодой послушник сложил руки и с немым восторгом смотрел на Кмицица.
Но подвиг рыцаря видел и ксендз Кордецкий, который как раз направлялся к
ним. Он приблизился, обеими  руками  обнял  голову  пана  Анджея,  затем
благословил его.
   - Такие не сдадут Ясной Горы! - сказал  он.  -  Но  я  запрещаю  тебе
подвергать опасности свою жизнь, она нужна нам. Пальба  уже  стихает,  и
враг уходит с поля битвы; возьми же эту гранату, высыпь из нее  порох  и
отнеси ее богоматери. Милей  будет  ей  этот  дар,  чем  все  жемчуга  и
самоцветы, что ты подарил ей!
   - Отец! - воскликнул растроганный Кмициц. - Ну что тут такого!  Да  я
для пресвятой девы... Нет, слов у меня не хватает!  Да  я  муку,  смерть
готов принять! Я не знаю, что готов совершить, только бы послужить ей!
   И слезы блеснули на глазах пана Анджея, а ксендз Кордецкий сказал:
   - Иди же к ней с этими слезами, покуда они не обсохли! Ниспошлет  она
тебе  свое  благословение,  успокоит  тебя,  утешит,  честью  и   славой
увенчает!
   С этими словами он взял пана  Анджея  под  руку  и  повел  в  костел;
Чарнецкий некоторое время смотрел им вслед, а затем сказал:
   - Много видал я на своем веку храбрецов, которые ни во что не ставили
pericula; но этот литвин сущий ч...
   Тут пан Петр ударил себя по губам, чтобы черным словом не обмолвиться
в святыне.

ГЛАВА XV

   Артиллерийская перестрелка не мешала монахам вести переговоры. Святые
отцы положили всякий раз прибегать к ним, чтобы обмануть  неприятеля  и,
протянув время, дождаться какой-нибудь помощи или  хотя  бы  наступления
суровой зимы. Миллер же по-прежнему был уверен,  что  они  просто  хотят
выторговать более выгодные условия.
   Вечером, после той пальбы,  он  снова  послал  к  монахам  полковника
Куклиновского  с  предложением  сдаться.  Приор  показал   Куклиновскому
охранную грамоту и сразу заставил его замолчать. Но у Миллера был  более
поздний приказ короля о занятии Болеславья, Велюня, Кшепиц и Ченстоховы.
   - Отнесите им этот приказ, - сказал он полковнику,  -  думаю,  теперь
они не найдут больше уловок.
   Однако он ошибся.
   Ксендз Кордецкий  заявил,  что  коль  уж  в  приказе  упомянут  город
Ченстохова, что ж, пусть генерал к вящей своей славе  его  занимает,  он
может быть уверен, что никаких препятствий монастырь ему в том чинить не
станет; но Ченстохова это не Ясная Гора, а она в приказе не упомянута.
   Услышав этот ответ, Миллер понял, что имеет дело с дипломатами, более
искушенными, чем он: это ему не хватило разумных доводов, остались  одни
пушки.
   Однако ночь еще длилось  перемирие.  Шведы  усердно  возводили  более
сильные укрепления, ясногорцы проверяли, нет ли  где  повреждений  после