сердце не пробудило жалости - напротив, едва ли не  все  уста  вскричали
разом:
   - Смерть предателю! Саблями его зарубить! Смерть! Смерть!
   А князь Михал закрыл глаза рукою, ибо  тяжко  ему  было  смотреть  на
позор  одного  из  Радзивиллов.  И  вдруг,  сделавшись  красен  в  лице,
воскликнул:
   - Милостивые судари! Это брат мой, моя кровь, а я ни жизни своей,  ни
достояния не жалел для отчизны! Кто на этого несчастного поднимет  руку,
тот враг мне!
   Рыцари мгновенно умолкли.
   Князя Михала любили за  отвагу,  щедрость  и  преданность  отечеству.
Когда вся Литва  уже  была  под  пятой  гиперборейцев,  он  единственный
оборонялся в Несвиже, а во время войны со шведами с негодованием  отверг
наущения Януша и одним из первых примкнул к  Тышовецкой  конфедерации  -
потому и теперь к его словам прислушались. Да  и,  вероятно,  никому  не
хотелось навлечь на себя неудовольствие  могущественного  вельможи;  так
или иначе, все сабли немедля попрятались обратно в ножны, а  кое-кто  ИЗ
офицеров, радзивилловские вассалы, закричали даже:
   - Отнять его у татар! Пусть Речь Посполитая его судит -  не  позволим
басурманам глумиться над благородной кровью!
   - Отнять его у татар! - повторил князь.  -  Заложника  мы  найдем,  а
выкуп он сам заплатит! Пан Войниллович,  прикажи  своим  людям  -  пусть
силой его возьмут, если добром нельзя будет!
   - Я готов идти в заложники! - воскликнул Гноинский.
   Между тем Володыёвский пододвинулся к Кмицицу и сказал:
   - Что же ты натворил, Ендрек! Ведь он, почитай, выпутался!
   Кмициц вскинулся, как раненый дикий кот.
   - Позволь, ваша светлость! - крикнул он. - Это  мой  пленник!  Я  ему
жизнь даровал, но не просто так - он мои условия  на  своем  еретическом
Евангелии соблюсти поклялся. Да я скорей умру, чем позволю отобрать  его
у татар, пока он уговор не исполнит!
   Сказавши так, Кмициц  вздыбил  коня,  преграждая  Войнилловичу  путь.
Горячая кровь в нем взыграла: лицо исказилось, ноздри  раздулись,  глаза
метали молнии.
   Войниллович стал теснить его своей лошадью.
   - С дороги, пан Бабинич! - крикнул он.
   - С дороги, пан Войниллович! - рыкнул пан  Анджей  и  рукоятью  сабли
ударил коня Войнилловича с такою страшной силой, что жеребец  зашатался,
словно настигнутый пулей, и ткнулся храпом в землю.
   Среди  рыцарей  поднялся  грозный  ропот,  но  тут  вперед   выступил
Госевский.
   - Помолчите, судари! - сказал он. - Послушай, князь.  Объявляю  своей
гетманской властью, что пан Бабинич имеет все права на пленника, а  если
кто пожелает его у татар забрать, пусть поручится за него победителю!
   Князь Михал подавил ярость и, овладев собою, сказал, обращаясь к пану
Анджею:
   - Говори, сударь, чего ты хочешь?
   - Я хочу, чтоб он уговор исполнил, прежде чем освобожден будет.
   - Так он, освободившись, исполнит.
   - Как бы не так! Не верю!
   - Тогда я за него клянусь пресвятой девой, которую чту,  и  рыцарское
слово даю, что все обещанное будет сделано. А нет  -  спросишь  с  меня;
отвечаю честью своей и достоянием.
   - Больше мне ничего не надо! - сказал Кмициц. - Пусть  пан  Гноинский
заложником идет, иначе татары  противиться  станут.  А  я  довольствуюсь
твоим словом.
   - Спасибо тебе, рыцарь! - ответил князь кравчий. - И не бойся, что он
тотчас будет на свободу отпущен: я его, как и велит закон, пану  гетману
отдам; пусть остается в плену, пока король не вынесет приговора.
   - Быть посему! - сказал гетман.
   И, велев  Войнилловичу  переменить  коня,  который  едва  уже  дышал,
отправил его вместе с Гноинским за князем.
   Но не так это оказалось просто. Пленника пришлось  брать  силой:  сам
Гассун-бей яростно сопротивлялся и унялся лишь,  когда  к  нему  подвели
Гноинского и пообещали сто тысяч талеров выкупа.
   Вечером князь Богуслав уже лежал в одном из  шатров  Госевского.  Его
тщательно перевязали; двое лекарей не отходили от раненого ни на  шаг  и
оба ручались за его жизнь: рана, нанесенная самым кончиком  сабли,  была
не опасна.
   Володыёвский не мог простить Кмицицу, что тот оставил князя в  живых,
и от негодования целый день избегал встречи с ним, но вечером пан Анджей
сам пришел к нему в палатку.
   - Бога ты не боишься! - воскликнул, увидев его, маленький  рыцарь.  -
Уж от кого-кого, а от тебя я не ожидал, что ты  этого  предателя  живьем
отпустишь!..
   - Выслушай меня, Михал, прежде чем корить, - угрюмо ответил Кмициц. -
Уже нога моя у него на груди была, уже клинок был к глотке приставлен, и
тут знаешь, что изменник этот мне сказал?.. Мол, уже приказ отдан, чтобы
Оленьку в Таурогах смерти предать,  если  он  погибнет...  Что  же  мне,
несчастному, было делать? Я ее жизнь ценой его жизни купил.  Что  я  мог
сделать?.. Скажи, Христа ради... Что?
   И пан Анджей стал рвать на себе волосы и ногами в неистовстве топать,
а Володыёвский задумался.
   - Отчаяние твое мне понятно... - поразмыслив,  сказал  он.  -  И  все
же... ты ведь не кого-нибудь, а изменника отпустил,  который  в  будущем
страшные беды на отечество наше навлечь может... Ну  да  ладно,  Ендрек!
Что ни говори, сегодня ты великую услугу Речи  Посполитой  оказал,  хоть
под конец и поступился ее благом во имя собственного.
   - А ты, ты сам бы что сделал, если б тебе сказали, что к горлу  Ануси
Борзобогатой нож приставлен?..
   Володыёвский усиленно зашевелил усиками.
   - Я себя в пример не ставлю. Хм! Что бы я сделал?.. Вот Скшетуский  -
он у нас душой римлянин - его б в живых не оставил, и, я уверен, господь
бы не позволил из-за этого пролиться невинной крови.
   - Я свою вину готов искупить. Покарай меня,  господи,  не  по  тяжким
моим грехам, но по твоему милосердию... не мог я голубке своей  смертный
приговор подписать... - И Кмициц закрыл глаза руками.  -  Помогите  мне,
ангелы небесные! Не мог я! Не мог!
   - Ладно уж, сделанного не воротишь! - сказал Володыёвский.
   - Тут пан Анджей вытащил из-за пазухи бумаги.