сейчас они налетят на лес копий, но, возможно,  не  всякой  удастся  его
сломить, ибо ни одна не обладает такой сокрушительной силой, как хоругвь
Войнилловича. Крик теперь уже стоит надо всем  полем  битвы.  Ничего  не
видно.  Но  вот  от  густой  толпы   сражающихся   начинают   отделяться
разрозненные группы пехотинцев в желтых мундирах - видно, еще один  полк
разбит.
   Вдогонку за ними пускаются всадники  в  сером,  они  рубят  и  топчут
беглецов, крича: "Лауда! Лауда!"
   Это Володыёвский расправляется со вторым четвероугольником.
   Остальные пока еще держатся; победа еще может склониться  на  сторону
пруссаков, тем более что у самого  лагеря  стоят  два  свежих  полка,  а
поскольку лагерю ничто не  угрожает,  они  в  любую  минуту  могут  быть
брошены в битву.
   Вальдек, правда, уже совсем потерял голову, Израеля нет - он повел  в
бой  конницу,  но  Богуслав  начеку,  он  вездесущ,  он  руководит  всем
сраженьем и, видя  растущую  опасность,  посылает  пана  Беса  за  этими
запасными полками.
   Бес пришпоривает коня и  через  полчаса  возвращается  без  шапки,  с
искаженным от страха и отчаяния лицом.
   - В лагере орда! - кричит он, подскакав к Богуславу.
   И  действительно:  в  это  мгновенье  на  правом   фланге   раздается
нечеловеческий вой, который с каждой минутой приближается.
   Внезапно появляются шведские конники, скачущие беспорядочной  толпой,
в ужасном смятенье; за ними, без оружия и без  шапок,  бегут  пехотинцы,
следом обезумевшие от страха лошади волокут повозки. И вся  эта  лавина,
не разбирая  дороги,  несется  с  тыла  на  собственную  пехоту.  Сейчас
нахлынет, сомнет её, смешает - а тут еще прямо ей в лоб мчится литовская
конница.
   - Гассун-бей в лагере!  -  торжествующе  кричит  Госевский  и,  точно
соколов с шеста, посылает в бой две свои последние хоругви.
   В ту самую минуту, когда эти хоругви ударяют  на  пехоту  спереди,  с
фланга на нее  налетает  собственный  обоз.  Последние  четвероугольники
раскалываются, словно под ударом молота. Конные перемешались  с  пешими;
вся великолепная шведско-прусская  армия  превращается  в  беспорядочную
толпу. Люди топчут друг  друга,  опрокидывают,  душат,  срывают  с  себя
одежду, бросают оружие. Конница теснит их, рубит,  давит,  сминает.  Это
уже  не  просто  проигранное  сражение,  это  разгром,  один  из   самых
ужаснейших за всю войну.
   Князь Богуслав, видя, что все  потеряно,  решает  сохранить  хотя  бы
собственную жизнь и спасти От бесславной гибели остатки кавалерии.
   С невероятным трудом он собирает сотни три  или  четыре  всадников  и
пытается ускользнуть вдоль левого фланга, вниз по течению реки.
   Он уже выбрался из самой гущи  боя,  когда  другой  Радзивилл,  князь
Михал Казимеж, со своими гусарами налетает на него сбоку и одним  ударом
рассеивает весь отряд.
   Всадники удирают  кто  куда,  поодиночке  либо  небольшими  группами.
Спасти их могут только резвые скакуны.
   Но гусары не преследуют беглецов: они следом за остальными  хоругвями
обрушиваются на главные силы пехоты - и пехотинцы, словно стадо  косуль,
врассыпную бегут по полю.
   И Богуслав бежит: как вихрь, несется он на вороном скакуне Кмицица  и
кричит в надежде собрать вокруг себя хотя  бы  с  полсотни  людей  -  но
тщетно. Никто его не слушает; всяк думает лишь о  собственном  спасении,
радуясь, что унес ноги из сечи и впереди путь свободен от врага.
   Но радость их преждевременна. Не успели беглецы проскакать  и  тысячи
шагов, как перед ними раздался вой,  и  из  прибрежных  зарослей  темной
тучею вылетели прятавшиеся там татары.
   Это был Кмициц со своей дружиной.  Заманив  неприятеля  к  броду,  он
покинул поле боя, но теперь вернулся, чтобы отрезать  убегающим  путь  к
отступлению.
   Татары,  завидев   рассыпавшихся   по   лугу   всадников,   мгновенно
рассыпались  сами,  чтобы  сподручнее  было  их   ловить,   и   началась
смертоносная погоня. По  двое,  по  трое  бросались  ордынцы  на  одного
рейтара, а тот редко когда оборонялся: чаще, схватив рапиру  за  лезвие,
протягивал ее рукояткой вперед к  преследователям,  моля  о  пощаде.  Но
ордынцы, понимая, что с собой  им  пленников  не  увести,  брали  живыми
только офицеров, за которых можно было получить выкуп; простым  солдатам
перерезали глотку, и они умирали, не  успев  даже  воскликнуть:  "Gott!"
Тем, кто все-таки пытался удрать, всаживали ножи в затылок или в  спину;
тех, под кем не падал конь, ловили арканами.
   Кмициц в это время метался по полю, вышибая  из  седел  всадников,  и
искал глазами Богуслава; наконец он увидел его и сразу узнал по коню, по
голубой перевязи и шляпе с черными страусовыми перьями.
   Облачко белого дыма окружало князя: отбиваясь от  двух  ногайцев,  он
только что одного уложил  выстрелом  из  пистолета,  а  второго  пронзил
рапирой, теперь же, увидев справа целым скопом несущихся к нему татар, а
слева  -  Кмицица,  пришпорил  коня  и  помчался   прочь,   как   олень,
преследуемый сворой гончих.
   С полсотни всадников разом устремились  за  ним,  но  не  все  лошади
бежали с одинаковой быстротой, так что вскоре преследователи растянулись
цепью, впереди  Богуслав,  за  ним  Кмициц,  а  дальше,  длинной  змеей,
остальные
   Князь пригнулся к седлу; вороной его конь будто и не касался копытами
земли - черной тенью, точно ласточка над луговиной, летел он над зеленой
травой; гнедой по-журавлиному вытянул шею, прижал уши и, казалось, готов
был выскочить из собственной шкуры.  Мимо  проносились  одинокие  вербы,
заросли кустарника, ольховые перелески; татары отставали все больше, все
заметнее,  а  они  мчались  и  мчались.  Кмициц  выкинул  пистолеты   из
притороченных к седлу чехлов, чтобы легче было бежать коню, сам  же,  не
спуская с Богуслава глаз, стиснув зубы, почти лежа на шее скакуна, колол
шпорами во взмыленные его бока, пока не  порозовела  падающая  на  землю
пена.
   Однако расстояние между ним и князем не только не уменьшилось  ни  на
дюйм, а, напротив, начало увеличиваться.  "Плохо  дело!  -  подумал  пан
Анджей - Этого коня ни один бахмат не догонит!"
   Когда же,  очень  скоро,  разрыв  между  ними  стал  еще  больше,  он
выпрямился в седле, опустил саблю на темляк и, приставив  руки  ко  рту,
закричал громовым голосом:
   - Удирай от  Кмицица,  предатель!  Не  сегодня,  так  завтра  я  тебя
достану!