вооруженных мушкетами бойцов.
   Кмициц отучил их тащить  за  собой  награбленное,  они  брали  только
деньги, а именно  золото,  которое  зашивали  в  седла.  Так  что  когда
кто-нибудь из них погибал, остальные с бешенством дрались за его коня  и
седло.  Несмотря  на  то,  что  они  обогащались  таким  способом,   они
совершенно не утратили своей сверхъестественной подвижности,  и,  поняв,
что ни под одним начальником и мире они не собирали  бы  столь  обильной
дани, татары привязались к Бабиничу,  как  гончие  псы  привязываются  к
охотнику, и с настоящей магометанской честностью отдавали в руки  Сороки
и Кемличей львиную долю добычи для "багадыра".
   "Алла, - говаривал Акба-Улан, - мало кто из них увидит Бахчисарай, но
те, что вернутся, те станут мурзами".
   Бабинич, который  привык,  что  его  издавна  кормила  война,  собрал
огромное богатство; а вот смерти, которой он искал больше,  чем  золота,
ему найти не удалось.
   Снова месяц  прошел  в  воинских  трудах  и  схватках,  мера  которых
превосходила все человеческие возможности.  Татарским  конькам-бахматам,
хоть их и кормили ячменем и прусской пшеницей, надо было  дать  хотя  бы
несколько дней отдыха. Поэтому молодой полковник, которому не  терпелось
узнать какие-нибудь новости и нужно было пополнить убытки в людях новыми
добровольцами, отступил около Доспады в пределы Речи Посполитой.
   Вскоре пришли и новости, такие радостные, что Кмициц чуть не  потерял
разум. Действительно, оказалось, что мужественный, хоть и  невезучий  Ян
Казимир проиграл великую трехдневную битву под  Варшавой,  но  по  какой
причине?
   Причина была та,  что  народное  ополчение  в  огромной  своей  части
разошлось по домам, а остальная часть уже не сражалась с таким  запалом,
как при взятии Варшавы, и на третий день битвы стала впадать в панику. В
первые же два дня победа была на стороне Польши. Регулярные  войска  уже
не в партизанской войне, а в  большой  битве  с  самыми  вымуштрованными
европейскими солдатами показали такое умение, такую  выдержку,  что  это
привело в изумление даже шведских и бранденбургских генералов.
   Король Ян Казимир покрыл себя бессмертной славой.  Говорили,  что  он
оказался на равных с Карлом Густавом в ведении войны, и, если бы все его
распоряжения были исполняемы, неприятель проиграл бы битву и война  была
бы окончена.
   Кмициц получил сведения из  уст  очевидцев,  поскольку  наткнулся  на
отряд  шляхтичей,  которые  принимали  участие  в  битве.  Один  из  них
рассказал ему о великолепном нападении польских гусар, во время которого
сам Carolus, который, несмотря  на  мольбы  своих  генералов,  не  хотел
отступить, чуть не погиб. Все также утверждали, что неправда, что войска
были уничтожены и что гетманы погибли; нет,  все  основные  силы  армии,
кроме ополчения, не были затронуты и отступили в полном  порядке  к  югу
страны.
   На Варшавском мосту, который рухнул, были утрачены только  пушки,  но
"дух армии был переправлен через Вислу". Войска клялись всем,  что  было
святого, что под водительством такого  полководца,  как  Ян  Казимир,  в
следующей битве они разобьют  Густава,  курфюрста  и  всех,  кого  будет
нужно,  поскольку  предыдущая  битва  была  только  репетицией,  немного
неудачной, но сулящей на будущее полную победу.
   У Кмицица ум за разум заходил: откуда первые сведения могли оказаться
такими  страшными?  Ему  объяснили,  что   Карл   Густав   преднамеренно
распространяет искаженные слухи, а на самом деле он не знал толком,  что
предпринимать. Шведские офицеры, которых неделю спустя взял пан  Анджей,
подтвердили это.
   Он также узнал от них, что курфюрст больше всех беспокоится  о  своей
шкуре, и все больше начинал подумывать,  сколько  людей  из  его  войска
погибло под Варшавой и что на остальных напал ужасный мор, который косит
людей хуже всякой войны. Тем временем ополчение из Великой Польши,  мстя
за Уйсте и все свои обиды,  вторглось  в  Бранденбургское  маркграфство,
сжигая все на своем пути, вырезая жителей и оставляя  после  себя  голую
землю. По мнению офицеров, близок был час, когда курфюрст бросит  шведов
и присоединится к сильнейшему.
   "Надо будет поддать ему огоньку, - подумал Кмициц, - чтобы он  сделал
это поскорей".
   И  поскольку  кони  у  него  уже  отдохнули  и  убыль  в  людях  была
восполнена, он снова переправился через Доспаду и, как дух  уничтожения,
бросился на немецкие селения.
   Разные отряды пошли по его стопам. Теперь уже оборона была  не  столь
могучая, потому ему легче было  воевать.  Новости  приходили  все  более
радостные, такие радостные, что трудно было в них поверить.
   Сначала говорили, что Карл Густав,  который  после  варшавской  битвы
дошел до Радома, теперь отступает сломя голову  в  Королевскую  Пруссию.
Что случилось? Почему он отступает? - на это  некоторое  время  не  было
ответа, пока наконец по Речи Посполитой снова  не  разнеслось  имя  пана
Чарнецкого. Победил под Липцем, победил под Стшемешном, под самой только
Равой он уничтожил дотла арьергард бегущего Карла,  после  чего,  узнав,
что две тысячи рейтар возвращаются из Кракова, он  неожиданно  напал  на
них и даже не оставил ни одного свидетеля поражения. Полковник  Форгель,
брат генерала, четверо  других  полковников,  трое  майоров,  тринадцать
ротмистров и двадцать  три  поручика  попали  в  плен.  Другие  сообщали
удвоенную цифру, некоторые в восторге утверждали, что  под  Варшавой  Ян
Казимир победил, а не проиграл, и что его поход на юг страны был  только
военной хитростью, чтобы вернее погубить врага.
   И сам Кмициц начал так думать, потому что, с младенческих лет  будучи
солдатом и хорошо разбираясь в военных делах, он  никогда  не  слышал  о
такой победе, после которой победителям стало  гораздо  хуже.  А  шведам
явно было все хуже и хуже, начиная именно с варшавской битвы.
   И пану Анджею вспомнились тогда слова Заглобы, который  во  время  их
последнего свидания  говорил,  что  никакие  виктории  уже  не  поправят
положения  шведов,  а  одно  только  поражение  может  их   окончательно
погубить.
   "Канцлеру бы такую голову! - подумал Кмициц. - Он  в  будущем  как  в
открытой книге читает".
   Тут вспомнились ему и дальнейшие пророчества пана  Заглобы.  Что  он,
Кмициц, то есть Бабинич, дойдет до Таурогов, найдет свою Оленьку, сможет
ее уговорить, женится на ней, и народят они потомства во  славу  родины.
Когда он вспомнил это, огонь пробежал у него  по  жилам;  он  больше  не
хотел тратить ни секунды,  бросил  избивать  пруссаков  и  желал  только
одного - немедленно лететь в свои Тауроги. Однако перед самым выездом  к