писал князь) некому было принести весть о поражении. Уже  и  сам  Дуглас
настиг его в Длугоседле, но он, разбив конницу,  прошел  сквозь  нее  и,
вместо того чтобы скрыться, проник на  глазах  у  противника  вплоть  до
Нарева и преодолел его вплавь.  Дуглас  же  остался  на  берегу,  ожидая
паромов, но, прежде  чем  их  доставили,  Кмициц  глубокой  ночью  снова
переправился через реку и, напав на шведские аванпосты, наделал  шуму  и
паники в целой дивизии Дугласа.
   Старый генерал был ошеломлен такими действиями, но каково же было его
изумление назавтра, когда он узнал,  что  Кмициц  обошел  его  армию  и,
возвратившись к тому пункту, откуда его вытравили, как зверя, захватил в
Бранщике поспешающий за шведским войском обоз вместе с военной добычей и
казной и вырезал при этом пятьдесят человек конвоя.
   Иногда в течение целого дня шведы  невооруженным  глазом  видели  его
татар на горизонте, а достичь не могли. Зато пан Анджей все время урывал
лакомые куски. Шведский солдат притомился, а польские  хоругви,  которые
еще удерживались  при  Радзеёвском  или  же  состояли  из  протестантов,
служили безо всякого рвения. А вот местные  жители  выслуживались  перед
знаменитым партизаном с искренним жаром. Он знал о каждом  передвижении,
о малейшем дозоре, о каждой повозке,  которая  продвинулась  вперед  или
осталась позади. Частенько казалось, что он играет  со  шведами,  но  то
были игры кошки с мышкой. Пленников он не держал, отдавал их татарам  на
повешение,  поскольку  именно  так  поступали  и  шведы  по  всей   Речи
Посполитой.  Иногда,  правду  сказать,   на   него   находило   какое-то
непреодолимое бешенство, поскольку он со слепым  безрассудством  кидался
на превосходящие силы противника.
   - Какой-то сумасшедший у них там командир, - говорил о нем Дуглас.
   - Или взбесившаяся собака, - отвечал на это Радзеёвский.
   Богуслав же считал, что имеет место и то и другое, но замешано оно на
крови великолепного солдата.  Потому  не  без  гордости  он  рассказывал
генералам, что этого самого рыцаря он дважды собственной рукой спешил  с
коня.
   И, видно, на него-то с особым бешенством и нападал  пан  Бабинич.  Он
явно разыскивал его и, сам преследуемый, преследовал его.
   Дуглас распознал, что тут должна быть какая-то личная ненависть.
   Князь этого не отрицал, хотя и не вдавался ни в какие объяснения.  Он
ведь платил Бабиничу той же монетой, даже по примеру  Хованского  оценил
голову врага в крупную  сумму,  а  когда  это  не  помогло,  он  задумал
использовать его ненависть к себе и заманить таким образом в ловушку.
   - Нам стыдно так долго возиться с  этим  разбойником,  -  говорил  он
Дугласу и Радзеёвскому, - он кружится около нас, как волк при овчарне, и
уходит буквально  из-под  носа.  Вот  я  и  пойду  с  небольшим  отрядом
навстречу ему  как  приманка,  а  когда  он  на  меня  выскочит,  я  его
попридержу, пока ваши милости не подойдут; и тогда мы не  выпустим  кота
из мешка.
   Дуглас, которому давно уже  надоели  эти  погони,  возражал  довольно
вяло, говоря, что не может и не должен рисковать жизнью такого  знатного
дворянина и королевского родственника ради поимки одного бунтовщика. Но,
поскольку князь настаивал, он согласился.
   Было решено, что князь выступит с отрядом в пятьсот кавалеристов,  но
что каждому из рейтар он посадит за  спину  пехотинца  с  мушкетом.  Эта
уловка должна была ввести Бабинича в заблуждение.
   - Он не устоит, когда услышит, что со мной только пятьсот  рейтар,  и
непременно выскочит, - говорил князь, - а когда пехота  даст  залп,  его
татары посыплются, как песок... и сам он сгинет или живым попадет к  нам
в руки...
   Этот план был осуществлен быстро  и  с  большой  точностью.  Два  дня
распространяемы были слухи о том, что кавалерийский  разъезд  в  пятьсот
единиц пойдет под командованием Богуслава.  Генералы  рассчитали  точно,
что местный люд донесет об этом Бабиничу. Так и произошло.
   Князь выступил глубокой и темной ночью по  направлению  к  Вонсеву  и
Елёнке, перешел реку в Червине и, оставив конницу в чистом поле, устроил
засаду из пехотинцев в ближайших лесах,  чтобы  они  могли  выскочить  в
неожиданный момент. Одновременно Дуглас должен был идти берегом  Нарева,
изображая,  что  направляется  к  Остроленке.  А  Радзеёвский  с  легкой
кавалерией намеревался заходить от Ксенжополя.
   Все три военачальника не знали точно, где находится в  данный  момент
сам Бабинич, поскольку  от  крестьян  нельзя  было  ничего  добиться,  а
рейтары не сумели взять ни одного татарина. Однако же  Дуглас  допускал,
что главные силы Бабинича стоят в Снядове,  и  намеревался  окружить  их
так, что если бы Бабинич двинулся на князя Богуслава, то можно  было  бы
зайти ему в спину  со  стороны  литовской  границы  и  отрезать  путь  к
отступлению.
   Все, казалось, благоприятствовало шведам. Кмициц действительно  стоял
в Снядове, и, едва весть об экспедиции Богуслава дошла до него, он сразу
же ушел в леса, чтобы неожиданно выскочить на них под Червином.
   Дуглас, повернувший от Нарева,  через  несколько  дней  наткнулся  на
следы татарского отряда и шел по той же дороге,  то  есть  уже  в  тылах
Бабинича. Страшная жара изнуряла лошадей и людей, закованных в  железные
латы,  но  генерал  шел  вперед,  не  обращая  внимания  на  эти  мелкие
неурядицы, теперь уже в совершенной уверенности, что  застанет  врасплох
Бабиничеву орду в самый разгар боя.
   В конце концов после двухдневного  марша  он  подошел  так  близко  к
Червину, что стали видны дымки  из  труб.  Он  остановился  и,  поставив
засады на всех подходах к деревне, начал ждать.
   Некоторые офицеры вызвались добровольно тут же пойти  в  бой,  по  он
удержал их и сказал:
   - Когда Бабинич, ударив на  князя,  разберется,  что  имеет  дело  не
только с конницей, но и с пехотой,  он  будет  вынужден  отступить...  а
отступать он будет вынужден только  прежней  дорогой,  вот  тогда  он  и
попадет к нам в распростертые объятия.
   И вроде оставалось только держать ушки на макушке в  ожидании,  когда
разнесется татарский вой и первые выстрелы из мушкетов.
   Однако прошел целый день, а в червинских лесах было тихо,  как  будто
там никогда не ступала нога солдата.
   Дуглас начал беспокоиться и глядя на ночь выслал  небольшой  отряд  к
полям, приказавши идти как можно осторожней.
   Отряд возвратился глубокой  ночью,  ничего  не  увидев  и  ничего  не
добившись. На рассвете выступил сам Дуглас со всеми своими силами.
   Через несколько часов пути он дошел до места, где явственно  виделись
многочисленные следы солдатского лагеря. Были найдены  остатки  сухарей,