Потому-то он охотно согласился с намерениями  Саковича  насчет  Ануси
Борзобогатой и решил самолично ему помочь.
   С этой целью он в полуденное  время,  когда  ему  обычно  становилось
полегче, велел себя одеть и отправился к Анусе.
   -  По  праву  старого  знакомого  я  пришел  справиться  о   здоровье
вельможной панны, - сказал он, - и  узнать,  понравилось  ли  вельможной
панне в Таурогах?
   - Кто сидит в неволе,  тому  все  должно  нравиться,  -  ответила  со
вздохом Ануся.
   Князь рассмеялся.
   - Ты не в неволе. Тебя захватили вместе с солдатами пана Сапеги,  это
правда, и я приказал тебя, вельможная панна, отослать  сюда,  но  только
для твоей же безопасности. У  тебя  волос  с  головы  не  упадет.  Знай,
вельможная панна, что я мало кого так уважаю, как княгиню  Гризельду,  с
которой вы так сердечно связаны. И Вишневецкие и Замойские мне родня. Ты
тут найдешь свободу, о тебе будут всячески заботиться, а я к тебе пришел
как добрый друг и скажу так, хочешь - уезжай, я дам тебе эскорт, хоть  у
меня у самого с  солдатами  туговато,  но  я  лично  советовал  бы  тебе
остаться. Как я слышал, вельможная панна, тебя послали получить земли по
дарственной. Но знай, что сейчас не те времена, чтобы об этом думать,  и
что даже в спокойное время протекция пана Сапеги - ничто, потому что  он
у себя в Витебском воеводстве еще может похлопотать, а тут - никогда.  К
тому же он сам за это не возьмется, только через посредников. Вельможной
панне нужен человек хороший и деловой, чтобы его люди боялись и уважали.
Такой, чтобы если уж он чем займется,  то  ему  уже  не  всучишь  карася
вместо порося.
   - Где же я, сирота, возьму такого опекуна? - воскликнула Ануся.
   - Да тут же, в Таурогах.
   - Неужели ваша княжеская милость соблаговолит сам...
   Тут Ануся сложила ручки и так умильно посмотрела в  глаза  Богуславу,
что, если бы князь не был таким измученным  и  хилым,  он  бы  наверняка
забыл думать о делишках Саковича, но поскольку амуры  сейчас  не  шли  в
голову Богуслава, он немедленно ответил:
   - Если бы я мог, я бы никому не уступил такого благородного дела,  но
я вынужден уехать. Вместо меня в Таурогах остается комендантом ошмянский
староста Сакович,  великий  рыцарь,  знаменитый  воин  и  столь  деловой
человек, что другого такого ты  не  найдешь  во  всей  Литве.  Так  что,
повторяю, оставайся, вельможная панна, в Таурогах,  ехать  тебе  некуда,
поскольку везде полно грабителей, а  бандиты  и  бунтовщики  заняли  все
дороги.  Сакович  о  тебе  тут  позаботится.  Сакович  защитит,  Сакович
разберется, как лучше вытребовать эти владения, а  уж  если  он  за  это
возьмется, то я ручаюсь, что никто в целом мире  лучше  его  не  доведет
дело до победного конца. Он мой друг, так что я его знаю, и  я  скажу  о
нем вельможной панне только одно - что если  бы  я  сам  завладел  твоим
имуществом, а потом бы узнал,  что  против  меня  пошел  Сакович,  я  бы
предпочел  отдать  все  добровольно,  потому  что  с   ним   связываться
небезопасно.
   - Если бы пан Сакович захотел помочь сироте...
   - Только не отталкивай его, а он для вельможной  панны  сделает  все,
поскольку ему глубоко в душу запала твоя красота.  Он  уж  там  ходит  и
вздыхает...
   - Да ну, кому я могу понравиться.
   "Шельма девица", - подумал князь.
   А вслух сказал:
   - Пусть уж Сакович объясняет, как это  произошло,  а  ты,  вельможная
панна, не отталкивай его, поскольку он человек уважаемый, славного рода,
и я советую тебе его не упускать.

ГЛАВА XXII

   На следующий день князь получил от курфюрста приказ как можно  скорее
ехать  в  Кенигсберг,  чтобы  принять  командование  над  новоприбывшими
войсками и идти с ними под Мальборк или в Гданьск. В письме  содержались
также сведения о смелом походе Карла Густава в глубь Речи Посполитой  до
самых русских границ.  Курфюрст  предвидел,  что  все  это  могло  плохо
кончиться, но именно поэтому он хотел объединить  под  своей  рукой  как
можно больше вооруженных сил, чтобы в случае нужды стать необходимым той
или другой стороне, продать себя подороже и решить, таким образом, исход
войны. Из-за этого он рекомендовал молодому князю  выступать  как  можно
скорее и так опасался при этом промедленья, что вслед за первым курьером
выслал второго, который и прибыл спустя двенадцать часов.
   Князю, таким образом, нельзя было терять ни минуты,  даже  на  отдых,
хотя лихорадка вернулась к нему снова и с прежней силой. Ехать,  однако,
было нужно. Но, прежде чем выступить,  князь  сказал,  передавая  бразды
правления Саковичу:
   - Может, тебе придется переправить мечника и девицу в Кенигсберг. Там
в тишине будет легче  справиться  с  этим  несговорчивым  человечком;  а
девку, было бы здоровье, я возьму с собой в лагерь, хватит с  меня  этих
церемоний.
   - Это хорошо, и личный состав войск может увеличиться, - ответил  ему
на прощание Сакович.
   Часом позже князь исчез из Таурогов.  Полноправным  хозяином  остался
Сакович,  признающий  над  собой  единственную  власть  -  власть  Ануси
Борзобогатой. Он готов был пасть ниц перед ее  башмаками,  как  когда-то
князь падал перед Оленькой. Укрощая свою дикую натуру, он стал светским,
предупредительным,  угадывающим  мысли  на  расстоянии  и   одновременно
держался вдалеке со всем возможным уважением, с каким придворный кавалер
может относиться к барышне, руки и сердца которой он добивается.
   Ей же, надо сказать, понравилось царствовать в Таурогах;  ей  приятно
было думать, что, когда наступает вечер, в нижних  покоях,  в  сенях,  в
цейхгаузе, в саду, еще по-зимнему заиндевелом, разносятся вздохи  старых
и молодых офицеров, что даже астролог вздыхает, глядя на звезды со своей
одинокой башни, что даже старый мечник свою вечернюю  молитву  прерывает
воздыханиями.
   Будучи предоброй девушкой, она все-таки радовалась,  что  не  Оленька
вызывает эти возвышенные чувства, а она; радовалась она  еще  и  потому,
что думала о Бабиниче и чувствовала при этом свою силу, и ей приходило в
голову, что если никто и никогда не смог воспротивиться ее чарам, то и в
его сердце она должна была оставить неизгладимый след. "А ту, другую, он
забудет, иначе и быть не может, его там одними завтраками кормят,  а  он