похожа на древнюю Психею; другая истинная смуглянка, приводила на  мысль
скорей ведьму, которая ночами завлекает людей в вертепы и смеется над их
робостью. Офицеры, оставшиеся в Таурогах, которые изо дня в  день  могли
видеть обеих, предпочли бы целовать у панны Биллевич  ноги,  а  у  Ануси
сахарные уста.
   Кетлинг,  который  имел  душу  шотландского  горца,  то  есть  полную
меланхолии, почитал и боготворил Оленьку, Анусю  же  с  первого  взгляда
возненавидел, на что  она  отвечала  ему  полной  взаимностью,  возмещая
понесенные убытки на Брауне и всех остальных, не исключая и самого  пана
мечника россиенского.
   За  короткое  время  Оленька  приобрела  огромное  влияние  на   свою
подружку, и та со всей откровенностью говаривала пану мечнику:
   - Она с двух слов больше скажет, чем я за целый день наболтаю.
   От одного недостатка, однако, серьезная девушка  не  смогла  вылечить
свою подружку, а именно от кокетства. Стоило  только  Анусе  услыхать  в
коридоре бряцанье шпор, как она мгновенно  прикидывалась,  будто  что-то
забыла или что хочет узнать, не пришло ли известий о пане Сапеге, и  она
выскакивала в коридор, вихрем мчалась и, налетев на офицера, восклицала:
   - Ах! Как вы меня напугали!
   После чего начинался разговор, сопровождаемый перебиранием  фартучка,
взглядами из-под бровей и различными другими штучками, с помощью которых
самое твердокаменное мужское сердце может быть повержено.
   И тем более вменяла ей Оленька в вину это баловство, что Ануся уже на
второй-третий день знакомства призналась ей  в  потаенной  склонности  к
пану Бабиничу. Они не раз об этом говорили.
   - Некоторые передо мной как  нищие  просили  милостыни,  -  говорила,
стало быть, Ануся, - а этот дракон предпочитал на своих татар  смотреть,
а не на меня, и говорил со мной, как приказ отдавал: "А  ну,  вельможная
панна, вылезай! А ну, панна, поехали! А ну, панна, пей!" Если бы он  был
еще грубиян, так ведь  нет;  или  не  заботился  бы  обо  мне,  но  ведь
заботился! В Красноставе я сразу же сказала себе:  "Ты  не  смотришь  на
меня, так погоди!.." Но уже в  Ленчной  меня  саму  так  разобрало,  что
просто ужас. И, скажу я тебе, только и глядела я в его  серые  глаза,  а
стоило ему засмеяться, уже меня радость берет, как будто я его раба...
   Оленька повесила голову, потому что и ей вспомнились серые  глаза.  И
тот, другой, говорил бы так же, и у того вечно одни команды были на уме,
а твердость в облике, только разве что он совести  не  знал  и  бога  не
боялся.
   Ануся же, погружаясь в воспоминания, продолжала:
   - А когда он по полям летал на коне, я уж думала, что это прямо  орел
какой-то или гетман. Татары его боялись как огня. Где  он  ни  появится,
везде о нем говорят, а если случался бой, то кровожадность из  него  так
огнем и била. Я много каких  знаменитых  рыцарей  повидала,  но  такого,
чтобы меня страх забирал перед ним, я никогда не видела.
   - Если господь бог его тебе предназначил, то ты  его  получишь,  даже
если бы он тебя не любил, во что я не хочу верить.
   - Любить-то он меня любил... немножечко... Но другую он любил больше.
Он мне сам не раз говорил: "Это ваше счастье, вельможная панна, что я ни
забыть, ни разлюбить не могу, иначе бы лучше волку  козу  доверить,  чем
мне такую девушку".
   - А ты что?
   - А я говорю ему: "Откуда, вельможный пан, ты  взял,  что  я  к  тебе
неравнодушна?" А он: "А я бы и не спрашивал!" Вот  и  делай  с  ним  что
хочешь с таким!.. Дурочка та, которая его не полюбила,  это  же  камень,
должно быть, а не девка.  Я  спрашивала,  как  ее  зовут,  он  не  хотел
говорить. "Лучше, - говорит, - этого не касаться, это  у  меня  рана,  а
вторая рана - это Радзивиллы... изменники!"  И  сразу  у  него  делалось
такое страшное лицо, что мне хотелось в мышиную нору спрятаться.  Я  его
прямо боялась!.. Ну ладно! Не для меня он, не для меня!
   - Проси его у святого Миколая, я знаю от тетки, что в  таких  случаях
он лучший заступник. И смотри-ка, не обидь его, не завлекай других.
   - Не буду больше никогда, только немножечко! Капельку!
   Тут Ануся показывала на пальчике, сколько она себе позволит, и  такую
показывала малость, самое большее на полногтя, только чтобы  не  обидеть
святого Миколая.
   - Я ведь не впустую  это  делаю,  -  оправдывалась  она  перед  паном
мечником, который тоже стал принимать близко к сердцу ее легкомыслие,  -
я по обязанности, потому что если офицеры нам не помогут, то  мы  отсюда
никогда больше не выберемся.
   - Да ну! Браун этого не допустит!
   - Браун уже сдался! -  сказала  она  тоненьким  голоском  и  опустила
глазки.
   - А Фиц-Грегори?
   - Сдался! - отвечала она еще тоньше.
   - А Оттенгаген?
   - Сдался!
   - А фон Ирен?
   - Сдался!
   - Ну, барышня, волк тебя заешь! Я вижу, что только с Кетлингом ты  не
сумела справиться...
   - Я его не выношу! Но с ним  справится  кто-то  еще.  К  тому  же  мы
обойдемся и без его позволения.
   - И ты, барышня, думаешь, что если  мы  захотим  бежать,  то  они  не
помешают?
   - Они пойдут с нами!.. - отвечала, поднявши голову и зажмурив глазки,
Ануся.
   - Господи! Тогда чего мы тут сидим? Сегодня же я хочу  быть  подальше
отсюда!
   Но  после  совещания,  которое  состоялось  тут  же,  выходило,   что
необходимо потерпеть, пока  не  решится  судьба  Богуслава  и  пока  пан
подскарбий или пан Сапега не подойдут к пределам Жмуди.  Иначе  даже  от
рук своих можно было ждать ужасной смерти. Эскорт  иностранных  офицеров
не только не защищал, но и увеличивал опасность, поскольку простой народ
был так обозлен на чужестранцев, что  каждого,  кто  не  носил  польской
одежды,  казнил  без  сострадания.  Даже  польские   сановники,   одетые
по-иностранному, не говоря уже о французских и  австрийских  дипломатах,
не могли  путешествовать  иначе,  чем  под  прикрытием  крупных  военных
отрядов.
   - Вы мне верьте, я ведь проехала всю страну, - говорила  Ануся,  -  в
первой попавшейся деревне, в первом  же  лесу  разбойники  вырежут  нас,