них глаза велики, так что некоторые говорят, будто бы пан Бабинич здесь.
Однако из того, что князь с Саковичем отстали, можно сделать вывод,  что
погоня не спешит.
   - Но все-таки погоня  есть?  Как  же  иначе?  Кто  это  после  победы
откажется догнать разбитого врага?
   - Время покажет. Я хотел с вами  поговорить  о  другом.  Князь  из-за
болезни и всех этих  неприятностей  наверняка  будет  в  раздражении,  а
загнанный в угол  человек  способен  на  скверные  поступки...  Госпожа,
никуда не отходите от тетки и панны Борзобогатой и не соглашайтесь, если
пана мечника захотят выпроводить в Тильзит, как это было в последний раз
перед походом.
   Оленька  не  отвечала  ничего;  мечника,   разумеется,   никогда   не
отправляли в Тильзит, просто, когда после княжеского  удара  обушком  он
болел несколько дней, Сакович, чтобы скрыть ото всех это  дело,  нарочно
распустил слух, что старик уехал в Тильзит. Оленька предпочла ничего  не
говорить об этом Кетлингу, гордой девушке стыдно  было  признаться,  что
кто-то побил одного из Биллевичей как собаку.
   - Спасибо, сударь, за предостережение, - сказала она, помолчав.
   - Считаю своим долгом...
   Но сердце ее снова залила горечь. Ведь еще недавно только от Кетлинга
зависело, чтобы эта новая напасть не повисла у  нее  над  головой,  ведь
если бы он согласился на побег, Оленька была бы уже далеко, свободная от
Богуслава раз и навсегда.
   - Господин рыцарь, - сказала она, - еще хорошо, что  ваши  советы  не
затрагивают вашей чести и что князь не успел издать приказа о том, чтобы
вы меня не предостерегали.
   Кетлинг все понял и ответил следующей  тирадой,  которой  Оленька  от
него никак не ожидала:
   - Что касается моей солдатской службы и что мне запрещается по  долгу
чести, за это я плачу своей жизнью. Другого выбора у меня нет, и другого
я не желаю. Но за пределами служебного времени я имею право  бороться  с
подлостью. Как частное лицо, я оставляю тебе, госпожа, этот  пистолет  и
говорю: защищайся, опасность близка, в случае чего - убей! В тот же  час
моя присяга будет расторгнута, и я приду к тебе на помощь.
   Сказав это, он поклонился и пошел к дверям, но Оленька задержала его.
   - Господин рыцарь, уходи с этой службы, встань за правое дело, защити
обиженных, ты этого достоин, ты благородный человек, мне  жаль,  что  ты
служишь изменнику.
   Кетлинг ответил:
   - Я бы уже давно освободился и подал в отставку, если  бы  не  думал,
что я тебе, госпожа, могу пригодиться здесь. Но сегодня уже поздно. Если
бы князь возвратился с победой, я бы  не  колебался  ни  минуты.  Но  он
возвращается  побежденным,  его,  наверное,  преследует  враг,  было  бы
трусостью проситься в отставку, прежде чем мой срок  не  кончится  и  не
освободит меня от слова... Ты тут  насмотришься  вволю,  как  малодушные
людишки  толпами  покидают  побежденного,  но  меня  ты  между  ними  не
увидишь... Прощай, госпожа. А этот пистолет с легкостью  пробивает  даже
панцирь...
   Кетлинг вышел, оставив на столе  пистолет,  который  Оленька  тут  же
прибрала. По счастью, опасения молодого офицера и ее собственные  страхи
оказались преждевременными.
   Князь прибыл вечером  вместе  с  Саковичем  и  Патерсоном,  но  такой
изможденный и хворый, что еле держался на ногах. К тому  же  он  сам  не
знал, выступил ли против него Сапега или он послал в погоню  Бабинича  с
легкой кавалерией.
   Богуслав, правда, свалил последнего наземь вместе с  конем  во  время
атаки, но не надеялся, что убил его, поскольку ему теперь казалось,  что
меч пошел вкось при ударе по мисюрке. Ведь один раз князь уже  выстрелил
Бабиничу прямо в лицо, но это тоже не помогло.
   У князя щемило сердце при мысли, что может этакий Бабинич сотворить с
его имениями, если доберется до них  со  своими  татарами.  А  оборонять
владения было уже нечем! Не только владения, но самого себя.  Среди  его
наемников таких, как Кетлинг, было мало, и следовало  ожидать,  что  при
первом же известии о приближении сапегинских войск они покинут  его  все
до единого.
   Князь не предполагал задерживаться в Таурогах больше, чем на  два-три
дня, он должен был спешить в Королевскую Пруссию к курфюрсту и Стенбоку,
которые могли снабдить его свежими  подкреплениями  и  использовать  при
взятии прусских городов или же послать в помощь самому  королю,  который
намеревался идти в глубь Речи Посполитой.
   В Таурогах требовалось только оставить кого-нибудь из  офицеров,  кто
бы привел в  порядок  разрозненные  остатки  войск,  отогнал  бы  отряды
крестьян и шляхтичей, защитил владения обоих Радзивиллов  и  связался  с
Левенгауптом, главнокомандующим шведских войск на Жмуди.
   С этой целью по приезде в Тауроги, выспавшись за  ночь,  князь  решил
посоветоваться с Саковичем и вызвал его к себе, единственного,  которому
он мог доверять и полностью открыть душу.
   Странно звучало это "доброе утро", которым обменялись два приятеля  в
Таурогах после неудачного похода. Некоторое  время  они  молча  смотрели
друг на друга. Первым заговорил князь:
   - А ну его! Все к черту!
   - Все к черту! - повторил Сакович.
   - При таком положении это должно  было  случиться.  Было  бы  у  меня
побольше легкой кавалерии, да еще  дьяволы  принесли  этого  Бабинича...
Ладно, два раза бывать, третий раз не  миновать.  Имя  себе,  висельник,
сменил. Не говори об этом никому, нечего ему славы набавлять.
   - Я-то не скажу... Но за офицеров я не ручаюсь, что они не раструбят,
вы ведь, князь,  у  своего  стремени  представляли  его  как  оршанского
хорунжего.
   - А, немецкие офицеры ничего не понимают в польских фамилиях. Им  все
одно: Кмициц или Бабинич. Ах, черт меня побери, вот бы он мне попался! А
ведь он уже был у меня в руках... И еще мне, шельма, людей перебунтовал,
увел  отряд  Гловбича!  Видать  нашу   кровь   у   этого   подзаборника,
чувствуется!.. И ведь был, был он у меня в руках... И ушел!..  Меня  это
больше бесит, чем весь наш бездарный поход.
   - Он у тебя был бы в руках, но ценой моей головы.
   - Ясек! Я тебе скажу правду: хоть бы с тебя шкуру содрали, только  бы
мне с Кмицица ее содрать и барабан сделать.
   - Спасибо тебе, Богусь. Ничего другого а и не ожидал от такого друга.
   Князь рассмеялся: