Саковича. Он же подумывал о том, чтобы перебраться в Пруссию,  поскольку
ободренные уходом войск партизаны снова начали заходить  за  Россиены  и
приближаться к  границам  Таурогов  Только  одни  Биллевичи  собрали  до
пятисот всадников среди мещан,  мелких  шляхтичей  и  крестьянства.  Они
разгромили  полковника  Бютцова,   который   вышел   навстречу   им,   и
немилосердно прочесывали все радзивилловские деревни.
   Народ охотно  присоединялся  к  этим  отрядам,  потому  что  ни  одно
семейство, даже сами Хлебовичи, не пользовалось  такой  популярностью  и
славой среди людей, как Биллевичи.
   Саковичу не хотелось оставлять Тауроги на милость неприятелю; знал он
и о том, что в Пруссии трудно с деньгами, с подкреплением, что здесь  он
правит, как хочет, а там его власть сойдет на нет, однако он все  больше
терял надежду удержаться в Таурогах.
   Бютцов   со   своим   разбитым   отрядом   пришел   искать   у   него
покровительства, а сведения о могуществе и росте  партизанских  отрядов,
которые  он  принес,  окончательно  убедили  Саковича  перейти  прусскую
границу.
   Однако как человек основательный и любящий все доводить до конца,  он
потратил на приготовления десять дней, отдал все приказы  и  должен  был
двигаться.
   Внезапно он наткнулся на неожиданное сопротивление с той  стороны,  с
которой меньше всего его ожидал, а именно со стороны Ануси Борзобогатой.
   Ануся даже и не думала отправляться  в  Пруссию.  Ей  было  хорошо  в
Таурогах. Успехи отрядов конфедератов ее не пугали нисколько, и если  бы
Биллевичи даже напали на Тауроги, она была бы  рада.  Она  понимала  при
этом, что в чужой стороне, среди немцев, она бы целиком  была  отдана  в
руки Саковича и что там он мог бы требовать от нее исполнения  обещания,
к чему она не имела  никакой  охоты,  и  поэтому  она  решила  остаться.
Оленька, которой она сообщила о своем решении, не только  одобрила  его,
но и со слезами на глазах начала ее умолять, чтобы она как можно упорнее
сопротивлялась отъезду.
   - Тут еще нас могут освободить не сегодня,  так  завтра,  -  говорила
она, - а там мы погибнем обе.
   Ануся ей отвечала:
   - Вот видишь! А ты едва на меня не  накричала  за  то,  что  я  якобы
хотела очаровать старосту. Хоть я ни о  чем  таком  не  думала,  клянусь
княгиней Гризельдой, это как-то само собой произошло. А сейчас  стал  бы
он обращать внимание на мои капризы, если бы в меня не влюбился? А?
   - Правда, Ануся, правда! - отвечала Оленька.
   - Не печалься, прекрасный  мой  цветок!  Мы  ни  шагу  не  ступим  из
Таурогов. А еще и Саковичу попадет от меня как следует.
   - Дай бог, чтобы тебе удалось это.
   - Мне не удастся? Удастся. Во-первых, потому, что он за мной  бегает,
а во-вторых, потому, как я думаю, что он бегает  за  моими  богатствами.
Поссориться ему со мной легко, даже он может и с саблей на  меня  пойти,
но в таком случае ему бы ничего не перепало.
   Время показало, что она была права. Сакович пришел к  ней  веселый  и
уверенный  в  себе,  она  приветствовала  его   довольно   презрительной
гримасой.
   - Вы что, - спросила она, - от  страха  перед  Биллевичами  бежите  в
Пруссию?
   -  Не   перед   Биллевичами   и   не   от   страха,   а   просто   из
предусмотрительности, чтобы собрать против этих разбойников свежие  силы
и показать им как следует.
   - Ну что ж, счастливого пути!
   - Как это? Неужели ты думаешь, что я поеду без тебя, моя единственная
радость?
   - У кого от страху глаза велики, пусть радуется не мне, а  тому,  что
пятки у него салом смазаны. Ты, вельможный пан, слишком уж  запросто  со
мной разговариваешь, а я даже, если бы мне нужен был поверенный, тебя бы
не пригласила.
   Сакович побледнел от гнева. Он бы ей показал, если  бы  она  не  была
Анусей Борзобогатой. Но, понимая, перед кем он стоит, Сакович  сдержался
и напустил на свое страшное лицо сладкую улыбку, а затем сказал  как  бы
шутя:
   - Да я тебя и спрашивать не буду! Посажу в коляску да отвезу!
   - Да? Так я, стало быть, вижу, что вопреки обещаниям князя  меня  тут
держат в неволе? Так знай, вельможный пан,  что  если  ты  так  со  мной
поступишь, то я никогда ни слова тебе не  скажу,  и  пусть  господь  мне
поможет, потому что я воспитывалась в Лубнах и  трусов  ненавижу  больше
всего. Угораздило же меня попасть в  твои  руки!..  Лучше  бы  меня  пан
Бабинич до Страшного суда по Литве возил. Этот-то не боялся никого!
   - Господи, - закричал Сакович, - скажи мне, по крайней  мере,  почему
ты не хочешь ехать в Пруссию?
   Но Ануся уже изобразила на лице отчаяние и пустила слезу.
   - Взяли меня, как татарку, в рабство,  хотя  я  воспитанница  княгини
Гризельды и никто не имел права так со мной поступать.  Забрали  меня  и
держат в неволе, насильно увозят за море,  в  изгнание,  еще  немного  -
клещами начнут пытать!.. О боже! Боже!
   - Побойся, вельможная панна, господа бога, которого ты призываешь!  -
воскликнул пан староста. - Кто еще тебя клещами будет пытать?
   - Спасите меня, божьи угодники! - повторяла, рыдая, Ануся.
   Сакович уже и не знал, что поделать. Бешенство  и  гнев  душили  его;
временами ему казалось, что он сойдет с ума или что сошла с ума Ануся. В
конце концов он  бросился  к  ее  ногам  и  поклялся,  что  останется  в
Таурогах. Тогда она начала его просить, чтобы он  уезжал,  если  уж  так
боится, чем привела его окончательно в отчаяние, так что он вскочил и  у
дверей сказал:
   - Хорошо же! Мы остаемся в Таурогах, а вот боюсь ли я Биллевичей,  ты
вскорости узнаешь.
   И в тот же самый день, собравши остатки разбитых войск Бютцова и свой
собственный отряд, он выступил, но не в Пруссию, а за  Россиены,  против
отряда Биллевичей, который стоял лагерем в гирлякольских лесах. В отряде
не ожидали нападения, поскольку широко было известию о выходе  войск  из
Таурогов, так что староста, напав врасплох на неприятеля, разбил его,  в
пух и прах. Сам мечник, который  был  главой  отряда,  уцелел,  но  двое
Биллевичей из другой семьи погибли, а с ними и треть  солдат,  остальные
разбежались кто куда. Несколько десятков  пленников  староста  привел  в
Тауроги  и  повелел  всех  казнить,  прежде  чем  Ануся  смогла  за  них
заступиться.