нему приехал лауданский дворянин из отряда Володыёвского  с  письмом  от
маленького рыцаря.
   "Мы идем с паном польным литовским гетманом и князем кравчим по  душу
Богуслава и Вальдека, - писал пан  Михал.  -  Присоединяйся  к  нам,  мы
хорошенько им отомстим, да и пруссакам за измену  Речи  Посполитой  надо
отдать долги".
   Пан Анджей не хотел  верить  своим  глазам  и  некоторое  время  даже
подозревал шляхтича, что  тот  наверняка  заслан  каким-нибудь  прусским
комендантом или шведом, чтобы его вместе с  татарской  ордой  завести  в
ловушку. Зачем это Госевскому пришло в голову  идти  во  второй  раз  на
Пруссию? В это нельзя было поверить. Однако  письмо  было  писано  рукой
Володыёвского, и герб  был  Володыёвского,  да  и  шляхтича  пан  Анджей
вспомнил. И начал его расспрашивать: где находится  сейчас  Госевский  и
куда он должен идти? Шляхтич был довольно глуповат: и не ему знать, куда
пан гетман хочет идти; он знает только, что пан гетман с той самой своей
татарско-литовской дивизией находится в двух днях  пути,  а  при  нем  и
лауданская хоругвь. На какое-то время ее брал взаймы пан  Чарнецкий,  но
уже давно отослал от себя, и теперь они идут  туда,  куда  их  ведет  за
собой пан польный гетман.
   - Говорят, - закончил свою речь шляхтич, - что мы пойдем в Пруссию, и
солдат радуется... Да наше дело  солдатское,  исполнять  приказ  и  бить
врага.
   Кмициц, выслушав донесение, долго не думая,  поворотил  свою  орду  и
быстрым маршем отправился к пану гетману, а через два дня,  уже  поздней
ночью, упал  в  объятия  Володыёвского,  который,  потискав  его,  сразу
закричал:
   - Граф Вальдек и князь Богуслав стоят в  Простках,  возводят  редуты,
хотят укрепиться попрочней. Мы пойдем на них
   - Сегодня? - спросил Кмициц.
   - Завтра на рассвете, то есть через два или три часа.
   Тут они снова обнялись.
   - Что-то мне говорит, что бог выдаст его нам! - возопил взволнованный
Кмициц.
   - И я так думаю.
   - Я поклялся, что буду до самой смерти поститься в  тот  день,  когда
его встречу.
   - Божья помощь не помешает, - ответил пан Михал, -  и  я  не  буду  в
обиде, если он тебе достанется, он тебе больше должен.
   - Михал! Ты самый благородный на свете рыцарь!
   -  А  ну-ка,  Ендрек,  дай  я  на  тебя  посмотрю.  Ты   окончательно
обветрился, весь черный, но ты молодец Вся дивизия с  большим  уважением
следила за твоей работой. Ничего,  одни  головешки  да  cadavera  <Трупы
(лат.).>. Ты прирожденный солдат. Даже самому пану Заглобе, если  бы  он
тут был, и в голову не пришло такое о себе выдумать.
   - Господи! А где пан Заглоба?
   - Он  остался  у  пана  Сапеги.  Он  весь  распух  от  горя  по  Роху
Ковальскому...
   - Пан Ковальский погиб?
   Володыёвский стиснул зубы.
   - И знаешь, кто его убил?
   - Откуда мне знать?.. Скажи!
   - Князь Богуслав!
   Кмициц закружился на одном месте, как ужаленный, и начал  со  свистом
втягивать в себя воздух, в конце концов страшно  заскрежетал  зубами  и,
бросившись на лавку, в молчании уронил голову на руки.
   Володыёвский хлопнул в ладоши и велел слуге принести вина, после чего
сел подле Кмицица, разлил в чарки и начал говорить:
   - Рох Ковальский умер такой рыцарской смертью, что не дай боже никому
из нас умереть хуже. Достаточно сказать тебе, что  сам  Carolus  хоронил
его после боя и целый полк гвардии салютовал над его гробом.
   - Если бы не от этой руки, не от этой адской руки! - вскричал Кмициц.
   - Да, он пал от руки  Богуслава,  мне  рассказывали  гусары,  которые
собственными глазами видели этот страшный конец.
   - Так ты там не был?
   - В бою места не выбирают, ты стоишь, где тебе говорят. Если бы я там
был, то или меня бы уже тут не было, или князь  Богуслав  не  строил  бы
сейчас укреплений в Простках.
   - Скажи, как все это произошло. Мне только злобы прибудет.
   Володыёвский выпил, утер свои желтые усики и начал:
   - Наверное, тебе уже донесли о варшавской битве, потому что все о ней
говорят, так что я не буду слишком долго  на  ней  останавливаться.  Наш
славный государь... дай ему бог здоровья и долгих лет жизни, потому  что
под другим королем наша отчизна  погибла  бы  с  позором...  Наш  король
оказался великолепным полководцем. Если бы его еще и слушались, была  бы
новая польская  победа  под  Варшавой,  равная  победе  под  Грюнвальдом
<Прим.> и Берестечком. Короче говоря, в первый день мы били  шведов.  Во
второй день фортуна начала склоняться то на нашу, то на ту  сторону,  но
все-таки мы брали верх. Тогда пошли в атаку литовские гусары, где служил
и Рох, под началом князя Полубинского, великого воина. Я видел их, когда
они шли, как тебя вижу, потому что я  стоял  с  лауданской  хоругвью  на
высоте у редутов. Было их тысяча двести людей и  коней,  каких  свет  не
видывал. Они шли в ста шагах от нас, и, говорю тебе, земля  дрожала  под
ними. Я видел бранденбургскую пехоту, которая втыкает пики  в  землю  во
мгновение ока, чтобы отразить первый натиск. Рядом били из мушкетов, так
что дым заслонил их совершенно. Вдруг видим: гусары уже  пустили  коней.
Господи, что за зрелище! Они  влетели  в  дым...  исчезли!  Мои  солдаты
начали кричать:  "Сомнут!  Сомнут!"  Секунду  не  видать  ничего.  Вдруг
загремело что-то, и такой раздался  звук,  как  будто  в  тысяче  кузниц
кузнецы били молотом. Смотрим. Иисусе, Мария! Курфюрстовские  воины  уже
лежат, как поваленная пшеница, по которой буря прошлась. А они давай  за
ними! Только флаги вьются! Идут на шведов! Ударили на рейтар! -  рейтары
лежат в лежку! Ударили на второй полк! - в  лежку!  Тут  взрыв...  пушки
грянули... Мы видим их только, когда  ветром  дым  сдувает.  Они  громят
шведскую пехоту... Все рвется, все валится,  расступается,  где  пройдут
наши, там улица... И чуть ли не через  целую  армию  прошли!..  Вот  они
столкнулись с полком конной гвардии, среди которой  Carolus  стоит...  И
гвардию как ветром сдуло!..
   Тут Володыёвский прервал свой рассказ, потому что Кмициц зажал  глаза
кулаками и начал кричать:
   - Матерь божия! Увидеть и умереть!