противоположном ее берегу, еще лежал густой туман.  Кмициц  с  хорунжим,
укрывшись в кустах, вглядывались в  эту  редеющую  с  каждым  мгновеньем
мглу.
   Наконец, меньше чем в версте  от  них,  в  низине,  открылся  лагерь,
обнесенный с четырех сторон земляными валами. Кмициц с жадностью  впился
в него взором, но  в  первую  минуту  увидел  только  неясные  очертания
палаток и телег, стоящих с внутренней стороны валов. Огня костров уже не
было видно, только дым столбом поднимался  высоко  в  небо,  суля  ясную
погоду. Но постепенно, по мере того как  туман  рассеивался,  Бабинич  с
помощью зрительной трубы смог  различить  воткнутые  в  насыпь  знамена:
голубые, шведские, и желтые,  прусские,  а  затем  и  скопления  солдат,
орудия и лошадей.
   Вокруг стояла тишина, нарушаемая только шелестом  теребимых  ветерком
кустов и  веселым  утренним  щебетаньем  серых  пичужек,  да  из  лагеря
доносился приглушенный гул.
   Видно, там никто уже не спал, войско уже, должно быть,  готовилось  к
походу, потому что в самом лагере царило  необычайное  оживление.  Целые
полки передвигались с места на место, некоторые выходили за валы;  возле
телег суетилось множество людей, с насыпей скатывали пушки.
   - Выступать готовятся, не иначе, - сказал Кмициц.
   - Все пленные так и говорили. Они хотят со своей пехотой соединиться.
Пана гетмана только к  вечеру  ждут,  а  если  даже  он  раньше  ударит,
почитают за лучшее в открытом поле бой принять, нежели отдать пехоту  на
верную гибель.
   - Да они еще часа два прособираются, а через два часа пан  подскарбий
здесь будет.
   - Слава богу! - ответил хорунжий.
   - Пошли-ка, сударь, к нашим еще людей: пусть пошевеливаются.
   - Слушаюсь!
   - А разъездов они на этот берег не высылали?
   - На этот берег никто не выходил. А навстречу своей  пехоте,  что  от
Элка идет, посылали.
   - Хорошо! - сказал Кмициц.
   И съехал с холма, приказав дозору оставаться в  камышах,  сам  же  во
весь опор поскакал обратно к своей хоругви.
   Госевский, когда подъехал Бабинич, как раз садился на  коня.  Молодой
рыцарь быстро рассказал, что видел, и описал тамошнюю местность; гетман,
выслушав донесение, остался весьма доволен и приказал хоругвям не мешкая
выступать.
   На этот раз впереди  пошла  дружина  Бабинича,  а  за  нею  литовские
хоругви: Войнилловича, лауданская, собственная гетмана, три князя Михала
Радзивилла, одна Корсака и другие. Ордынцы остались позади,  как  просил
Гассун-бей, опасавшийся, что его люди не сдержат первого натиска тяжелой
кавалерии. Впрочем, был у него и иной расчет.
   Гассун-бей хотел  в  то  время,  когда  литвины  ударят  на  головные
неприятельские войска, захватить со своими татарами обоз, надеясь  взять
богатую добычу. Гетман дал  согласие,  верно  рассудив,  что  ордынцы  в
схватке с конными хоругвями и вправду могут сплоховать,  зато  в  лагерь
ворвутся, как дикие звери, и посеют там смятение, тем более что прусские
лошади к жуткому вою татар не особо были привычны.
   Через два часа,  как  и  предсказывал  Кмициц,  войско  подступило  к
подножию того холма, с которого разведчики обозревали вражеский лагерь и
который теперь служил наступающим  заслоном.  Хорунжий,  завидев  своих,
стремглав поскакал к гетману и доложил, что неприятель, поснимав на  том
берегу дозоры, уже выступил из лагеря  и  сейчас  из-за  валов  как  раз
выходят последние подводы обоза.
   Выслушав его, Госевский вынул из седельной сумы булаву и сказал:
   - Значит, назад им не повернуть: возы  загораживают  дорогу.  Во  имя
отца, и сына, и святого духа! Незачем дольше прятаться!
   И кивнул бунчужному, а тот, подняв вверх бунчук, стал  им  махать  во
все стороны. По этому знаку закачались другие бунчуки, взревели трубы  и
рожки, загудели татарские дудки, загремели литавры, шесть  тысяч  сабель
сверкнули в воздухе и из шести тысяч глоток вырвалось:
   - Иисус, Мария!
   - Алла-ла-илла!
   И хоругвь за хоругвью на рысях выехали из-за холма. В лагере Вальдека
так скоро гостей не ждали, и суета там  поднялась  невообразимая.  Гулко
забили барабаны; под  их  неумолчный  бой  полки  стали  разворачиваться
фронтом к реке.
   Уже  невооруженным  глазом   можно   было   различить   генералов   и
полковников, метавшихся от отряда к отряду.  Из  середины  строя  спешно
выкатывали пушки, чтобы подтянуть их к берегу.
   Минуту спустя войска были уже не более чем в  тысяче  шагов  друг  от
друга. Их разделял только пространный  луг,  посередине  которого  текла
речка.
   Еще минута, и над прусской армией взвилась  и  потянулась  к  полякам
первая полоса белого дыма.
   Сражение началось.
   Гетман сам подскакал к отряду Кмицица.
   - Атакуй, пан Бабинич! С богом! Вали на ту стену!
   И булавой указал на сверкающий полк рейтар.
   - За мной! - скомандовал пан Анджей.
   И, пришпорив коня, с места в карьер поскакал к реке. Едва  отойдя  на
выстрел  из  лука,  лошади  понеслись  во  весь  опор,  прижав   уши   и
распластавшись, как борзые. Всадники, припав к лошадиным гривам, с  воем
нахлестывали скакунов, которые и без того,  казалось,  уже  не  касались
земли; не замедляя бега, они влетели в реку, которая их  не  остановила,
так как в том месте был песчаный брод, широкий и  неглубокий;  достигнув
противоположного берега, ордынцы лавиной понеслись дальше.
   Видя это, закованные в латы рейтары двинулись им  навстречу,  сначала
шагом, потом рысью, однако больше хода не ускоряли, и, лишь когда  отряд
Бабинича был от них уже шагах в двадцати, раздалась команда: "Feuer!"  -
и тысячи рук направили пистолеты на атакующих.
   Лента дыма взметнулась над первой шеренгой, и  две  лавины  всадников
столкнулись с грохотом. Сила удара вздыбила лошадей; над головами воинов
засверкали клинки, словно змеистая молния пролетела вдоль всего ряда, из
конца в конец. Зловещий скрежет железа по шлемам и латам слышен был даже
на другом берегу реки. Казалось, в кузницах молоты ударили  по  стальным
листам.
   Линия рейтар мгновенно изогнулась полумесяцем: когда средняя ее часть