мнению Карла Густава, пан гетман был послан не  затем,  чтобы  совершить
удар по армии Дугласа, и не затем, чтобы  идти  в  Литву  для  поддержки
тамошнего восстания, поскольку и без того шведы там были  ослаблены,  но
затем, чтобы угрожать Княжеской Пруссии, а именно ее восточным областям,
практически лишенным каких бы то ни было войск.
   "Они рассчитывают, - писал король, - что смогут поколебать  курфюрста
в его верности мальборкскому трактату и нам, что может легко  произойти,
поскольку он готов войти в союз одновременно и с Христом противу дьявола
и с дьяволом против Христа, чтобы попользоваться от обоих".
   Письмо кончалось рекомендацией,  чтобы  Дуглас  всеми  своими  силами
постарался не допустить  в  Пруссию  пана  гетмана,  который,  если  его
задержать на несколько недель, так и так  должен  будет  возвращаться  к
Варшаве.
   Дуглас счел, что возложенная на него задача вполне ему по силам.  Еще
недавно он с успехом выходил на самого Чарнецкого,  и  потому  Госевский
был ему не страшен. Он не помышлял о полном разгроме его дивизии, но был
уверен, что сможет ее остановить и лишить возможности передвижения.
   И с этого момента начались чрезвычайно искусные маневры обеих  армий,
взаимно избегающих открытого боя, но стремящихся обойти одна другую. Оба
военачальника удачно соперничали друг с другом, однако Дуглас взял верх,
поскольку дальше Остроленки пана польного гетмана не выпустил.
   Однако же пан Бабинич, спасенный от засады Богуслава,  совершенно  не
торопился соединяться с литовской дивизией, поскольку с огромным тщанием
занялся той самой пехотой, которую Богуслав в своем поспешном  броске  к
Радзеёвскому вынужден был оставить по дороге. Татары Бабинича, взявши  в
провожатые местных лесников, шли за этой пехотой день и ночь,  пощипывая
неосторожных или тех, кто отставал. Недостаток продовольствия вынудил  в
конце концов шведов разделиться на малые подразделения, которым было  бы
легче найти провиант, - и именно этого и ждал пан Бабинич.
   Разделивши свою рать на три  отряда,  один  под  своим  началом,  два
другие под началом Акба-Улана и Сороки, он в несколько дней выбил  почти
всю пехоту. То была как бы неустанная охота на людей  по  лесным  пущам,
лознякам и камышам, полная шума, воплей, переклички, выстрелов и смерти.
   Эта  охота  широко  прославила  имя  Бабинича  среди  Мазуров  Отряды
собрались  и  воссоединились  с  паном  Госевским   только   под   самой
Остроленкой,  когда  пан  польный  гетман,  поход  которого  был  просто
демонстрацией силы, уже получил приказ возвращаться обратно  в  Варшаву.
Недолго пришлось Бабиничу наслаждаться  встречей  с  друзьями,  с  паном
Заглобой и Володыёвским, которые сопровождали  гетмана  во  главе  своей
лауданской хоругви. Однако все трое были сердечно  рады,  поскольку  они
уже полюбили друг друга и сблизились.  Оба  молодых  полковника  страшно
горевали, что на этот раз у них ничего не получилось  с  Богуславом,  но
пан Заглоба утешал их, обильно доливая им в чаши и говоря при этом:
   - Это пустое!  Я  начиная  с  мая  соображаю  в  уме  насчет  военных
хитростей, а у меня это никогда не проходит даром.  У  меня  уже  готово
несколько отменных фокусов, но для их  применения  не  хватает  времени,
разве что отложим их до Варшавы, куда мы все прибудем.
   - Мне надо в  Пруссию!  -  ответил  Бабинич.  -  Меня  не  будет  под
Варшавой.
   - Ты что, сможешь влезть в Пруссию? - спросил Володыёвский.
   - Да проскочу, как бог свят, и  клянусь  вам,  что  я  там  настряпаю
бигосу, мне стоит только сказать моим татарам: "Гуляй,  душа!.."  Они  и
тут бы были рады с поножовщиной пройтись по шеям, но я им обещал, что за
каждое насилие будет хорошая веревка!  А  вот  в  Пруссии  и  я  в  свое
удовольствие погуляю. Почему бы это мне не влезть в  Пруссию?  Вы-то  не
могли, но это все другие дела, поскольку гораздо легче  загородить  путь
большому войску, чем такой ватажке, как у  меня,  которую  скрыть  легче
легкого. Я уже сколько в камышах просидел, а рядом  проходил  Дуглас,  и
ничего, даже и не заметил. А Дуглас тоже, верней всего, пойдет за вами и
откроет мне тут поле действия.
   - Но ты его, я слышал, совсем затрепал! - сказал Володыёвский не  без
удовольствия.
   - Ха, шельма! - добавил пан Заглоба. - Он каждый  божий  день  небось
рубаху менял, небось попотел. Ваша милость с ним не хуже чем с Хованским
справился, и я должен признать, что я  и  сам  не  смог  бы  тут  ничего
прибавить, если бы стоял на твоем  месте,  хотя  еще  пан  Конецпольский
говорил, что лучше Заглобы нет никого для партизанской войны.
   - Мне сдается, - сказал  Кмицицу  Володыёвский,  -  что  если  Дуглас
уйдет, то он тут оставит Радзивилла.
   - Вот и дай бог! Я только на  это  и  надеюсь,  -  живо  ответствовал
Кмициц. - Если я его начну искать, а он меня, то  мы  ведь  найдем  друг
друга. В третий раз он меня не перескочит, а  перескочит,  то  я  уж  не
поднимусь. Я хорошо помню  твои  лубненские  приемчики  и  фортели  знаю
наизусть, как "Отче наш". Мы с Сорокой каждый  день  упражняемся,  чтобы
руку набить.
   - Да что там фортели! - закричал Володыёвский. - Главное - сабля!
   Заглоба почувствовал себя слегка задетым  этим  утверждением,  почему
немедленно ответил:
   - Каждая мельница все думает, что главное - это  крыльями  махать,  а
знаешь, Михась, почему? У нее полно соломы на чердаке,  alias  <То  есть
(лат.).> в башке. И военная наука тоже основана на этих фортелях,  иначе
Рох мог быть великим гетманом, а ты польным.
   - А что поделывает пан Рох Ковальский?
   - Пан Ковальский? Он таскает на  голове  железный  шлем  и  правильно
делает, в котле капуста лучше варится. В Варшаве  он  сильно  поживился,
разорился себе на хорошую свиту и попер к гусарам, к князю Полубинскому,
а все затем, чтобы можно было достать копьем Каролюса. Он к нам приходит
каждый день в палатку и лупает бельмами, не  торчит  ли  где  из  соломы
горлышко жбана. Я этого парня не могу отучить от  пьянства.  Брал  бы  с
меня хороший пример! Но я ему напророчил, что он сам себе  хуже  сделал,
когда ушел из лауданской хоругви.  Шельма!  Неблагодарный!  За  все  мои
благодеяния, которые ему перепали, он меня променял,  такой-то  сын,  на
копье!
   - Ваша милость его воспитывала?
   - Мой друг! Я что,  медвежатник?  Когда  меня  спросил  об  этом  пан
Сапега, я ответил, что у них с Рохом был общий praeceptor, но  не  я,  я
смолоду был хороший бочар, и клепки ставил крепко.
   - Во-первых, такого бы  ты,  сударь,  не  посмел  сказать  Сапеге,  -
отвечал Володыёвский, - а во-вторых, ты вроде ругаешь Ковальского, а сам
бережешь его как зеницу ока.