Не успели замереть в воздухе эти слова, князь, услышавший их,  быстро
оглянулся и, увидев, что за ним гонится один лишь Кмициц, не  только  не
пришпорил коня, а круто повернул назад и, обнажив  рапиру,  бросился  на
преследователя.
   Пан Анджей, испустив пронзительный радостный  вопль,  на  всем  скаку
занес над головой саблю.
   - Смерть тебе! - закричал князь.
   И, чтоб верней ударить, стал сдерживать коня.
   Кмициц, подскакав, тоже осадил своего так, что тот копытами зарылся в
землю, и рапира скрестилась с саблей.
   Всадники  сошлись  почти  вплотную:  их  лошади,  казалось,   слились
воедино. Раздался леденящий душу лязг железа; удары  были  стремительны,
как полет мысли: самый зоркий глаз не мог бы уследить  за  молниеносными
движениями рапиры и сабли, различить, где князь, а  где  Кмициц.  Только
порой мелькнет черная шляпа Богуслава да блеснет мисюрка Кмицица. Лошади
колесом крутились друг возле друга. Все страшнее звенели клинки.
   Богуслав после нескольких ударов оценил  мастерство  противника.  Все
смертоносные выпады, которым он выучился у  французских  фехтовальщиков,
были отражены. Уже пот градом катился по его лицу, смешиваясь с белилами
и румянами, уже немела  правая  рука...  Князь  сперва  изумился,  потом
почувствовал  нетерпение,  потом  его  обуяла  злоба;  решив,  что  пора
кончать, он замахнулся с бешеной яростью - даже шляпа слетела у  него  с
головы.
   Но Кмициц отбил удар с такой силой, что рапира князя отлетела  назад,
чуть не стукнув жеребца по боку, и, прежде чем Богуслав успел  вновь  ею
заслониться, конец сабли Кмицица рассек ему лоб.
   - Christ! - по-немецки крикнул князь.
   И повалился в траву. Навзничь.
   Пана Анджея в первую минуту точно ошеломило, но он быстро  опомнился;
опустив саблю  на  темляк,  перекрестился,  соскочил  с  коня  и,  снова
взявшись за эфес, приблизился к князю.
   Был он страшен: от изнеможения  белый  как  полотно,  губы  сжаты,  в
глазах неумолимая лютая ненависть
   Вот заклятый могучий его враг лежит в крови у его ног;  он  еще  жив,
еще в сознании, но побежден, побежден, и не чужими руками,  не  с  чужою
помощью...
   Богуслав   смотрел   на   победителя   широко   раскрытыми   глазами,
настороженно следя за каждым его движением, а когда Кмициц склонился над
ним, торопливо воскликнул:
   - Не убивай! Получишь выкуп!
   Кмициц вместо ответа наступил ему ногой на  грудь  и  что  было  силы
придавил к земле, а кончик сабли приставил к  горлу,  едва  не  оцарапав
кожи;  достаточно  было   только   пошевелить   рукой,   только   нажать
посильнее... но он не стал убивать врага сразу:  ему  хотелось  продлить
его предсмертные муки, натешить свой взор. Впившись взглядом Богуславу в
глаза, он стоял над ним, как стоит лев над поверженным буйволом.
   И тогда князь, у которого рана на лбу кровоточила все сильнее и возле
макушки уже расплылась  кровавая  лужа,  снова  заговорил  голосом  едва
слышным, потому что нога пана Анджея по-прежнему давила ему на грудь:
   - Девка... послушай...
   При этих словах пан Анджей  мгновенно  снял  ногу  с  груди  князя  и
приподнял саблю.
   - Говори! - приказал он.
   Но князь Богуслав только тяжело дышал; наконец он заговорил уже более
внятным голосом:
   - Убьешь меня - девка погибнет... Я приказ оставил.
   - Что ты с ней сделал? - спросил Кмициц.
   - Отпусти меня - твоя будет... клянусь Евангелием...
   Пан Анджей стукнул себя кулаком по лбу;  видно  было,  он  борется  с
собой и со своими мыслями. Наконец он сказал:
   - Слушай, предатель! Я бы сотню таких выродков  за  один  ее  волосок
отдал!.. Но тебе я не верю, клятвопреступник!
   - Евангелием клянусь! - повторил князь. - Охранный  лист  получишь  и
письменный приказ.
   - Ладно, так уж и быть! Жизнь я тебе дарую,  но  из  рук  не  выпущу.
Приказ ты мне  напишешь...  А  самого  пока  татарам  отдам,  будешь  их
пленником.
   - Согласен, - ответил князь.
   - Но помни! - продолжал пан Анджей. - От моей сабли тебя не  уберегли
ни княжеский титул, ни твои войска, ни твоя  рапира...  Попробуй  только
мне поперек дороги стать или слово нарушить - ничто тебя не спасет, будь
ты хоть немецкий император... Со мной шутки плохи! Один  раз  уже  ты  в
моих руках побывал и сейчас у ног валяешься!
   - Дурно мне, - сказал князь. - Пан Кмициц, тут неподалеку вода должна
быть... Принеси напиться, рану обмой.
   - Подыхай, отцеубийца! - ответил Кмициц.
   Но князь, не опасаясь более за свою жизнь, несмотря  на  рану,  обрел
всегдашнюю самоуверенность и проговорил:
   - Глупец ты, пан Кмициц! Если я умру, то и она...
   Тут губы его побелели.
   Кмициц бросился искать, нет ли поблизости какого-нибудь рва или  хотя
бы лужи.
   Князь потерял сознание, но быстро пришел в себя - к  своему  счастью,
потому что тем временем подскакал первый татарин, Селим,  сын  Гази-аги,
хорунжий  из  дружины  Кмицица,  и,  увидев  истекающего  кровью  врага,
вознамерился пригвоздить его к земле заостренным  концом  древка  своего
знамени. Но князь в эту страшную минуту нашел  в  себе  достаточно  сил,
чтобы  ухватиться  рукой  за  непрочно  державшийся  наконечник,  и  тот
отвалился.
   Отголоски этой недолгой борьбы заставили пана Анджея вернуться.
   - Стой, собачий сын! - крикнул он, подбегая.
   Татарин при звуках знакомого голоса от страха припал к  коню.  Кмициц
отправил его за водой, а сам остался возле князя, потому что вдалеке уже
показались несущиеся вскачь Кемличи, Сорока  и  весь  чамбул:  переловив
рейтар, они бросились на поиски своего предводителя.
   Увидев пана Анджея, верные его ногайцы  с  громким  криком  подкинули
кверху шапки.
   Акба-Улан спрыгнул с лошади и стал бить поклоны, прикладывая руку  ко
лбу, ко рту и к  груди.  Остальные,  причмокивая  по  татарскому  обычаю
губами, хищно смотрели  на  поверженного  рыцаря  и  восхищенно  на  его