Вопли становятся пронзительнее, и какие-то они странные,  сдавленные,
словно не торжество в них звучит, а страх.
   Пальба возле рогатки  внезапно  смолкает  -  как  будто  никто  и  не
стрелял. Конники Саковича,  сбившись  кучею,  стремглав  летят  слева  к
большаку. Подступавшая справа пехота останавливается и, не сделав  более
ни шагу вперед, начинает пятиться к зарослям ивняка.
   - Что это?.. Боже правый! Что это? - кричит мечник.
   Ответ приходит со стороны того лесочка, из  которого  вышел  Сакович:
сейчас оттуда посыпались  люди,  лошади,  замелькали  знамена,  бунчуки,
сабли, и все это движется... нет, несется, как ветер,  и  не  как  ветер
даже, как ураган! В кровавых отблесках пожара они видны точно на ладони.
Их тысячи! Едва касаясь земли, они  мчатся  сплошной  лавиной;  кажется,
какое-то чудище,  вырвавшись  из  лесной  чащобы,  кинулось  к  деревне,
готовое ее пожрать. Впереди, взвихренная движеньем людской лавины, летит
волна воздуха, летят ужас и смерть... Вот они, вот! Уже  совсем  близко!
Сейчас этот вихрь сметет Саковича!
   - Боже! Великий боже! - словно в помешательстве кричит мечник. -  Это
наши! Это, верно, Бабинич!
   - Бабинич! - вырывается изо всех глоток.
   - Бабинич! - раздаются испуганные возгласы в отряде Саковича.
   И вся неприятельская конница поворачивает  вправо,  удирает  к  своей
пехоте.
   Со страшным треском ломается  изгородь  под  напором  лошадей;  выгон
заполняется беглецами, но те, из леса, уже настигают их и рубят,  колят,
секут, рубят без устали, рубят без жалости. Слышны крики,  стоны,  свист
сабель. И те, и другие налетают  на  пехоту,  опрокидывают  ее,  топчут,
рассеивают. Кажется, тысячи молотобойцев колотят на току цепами. Наконец
вся куча скатывается к реке, исчезает в зарослях, переваливает на другой
берег.  Еще  их  видно,  погоня  продолжается,  те  все  рубят,   рубят!
Отдаляются... Сверкнули в последний раз саблями и скрылись в  кустах,  в
ночи, во мраке.
   От рогатки и из-за домов, которые уже нет нужды  оборонять,  начинает
сходиться пехота мечника; кавалерия стоит на месте: все так  ошеломлены,
что в строю царит глухое молчание, и лишь когда с  треском  заваливается
горящий дом, вдруг раздается чей-то голос:
   - Во имя отца, и сына, и святого духа! Какая буря пронеслась!
   - Ну и погоня! Ни один живым не уйдет! - отзывается другой голос.
   - Любезные судари! - кричит внезапно мечник. - А не ударить ли нам на
тех, что с тылу заходили? Догоним их, пока не удрали!
   - Бей! Убивай! - хором отвечают ему.
   И вся кавалерия, поворотив и пришпорив коней, пускается  вдогонку  за
последним отрядом неприятеля. В Волмонтовичах остаются  только  старики,
женщины, дети и Оленька с подругой.
   Пожар погашен в мгновение ока. Всех охватывает  неописуемая  радость.
Женщины, плача и причитая, воздевают руки  к  небу,  и  обращаясь  в  ту
сторону, куда ускакал Бабинич, кричат:
   - Благослови тебя бог, непобедимый воин! Избавитель наш,  ты  нас,  и
детей наших, и дома от погибели спас!
   Дряхлые Бутрымы повторяют хором:
   -  Благослови  его,  господи!  Помоги  ему,  господи!  Без  него   от
Волмонтовичей бы и следа не осталось!
   Ах! Если бы в этой толпе знали, что  деревню  со  всеми  ее  жителями
спасла от огня и меча та самая рука, которая два года  назад  все  здесь
предала огню и мечу!..
   Погасив пожар, все, у кого  только  были  силы,  бросились  подбирать
раненых,  а  подростки  с  воинственным  видом,  вооружившись  дубинами,
обегали побоище, приканчивая шведов и молодцов из банды Саковича.
   Оленька сразу взяла на себя заботу о раненых. Ни на минуту  не  теряя
присутствия духа, она отдавала распоряжения и сама трудилась не покладая
рук, пока все до единого не были перевязаны и размещены по домам.
   Затем все сельчане по ее примеру пошли к распятию,  чтобы  помолиться
за души павших; никто в Волмонтовичах в ту ночь  не  сомкнул  глаз,  все
ждали возвращения мечника и Бабинича и усердно хлопотали,  дабы  оказать
победителям достойную встречу. Во  дворах  резали  откормленных  в  лесу
волов и баранов; костры полыхали до самого утра.
   Одна Ануся ни в чем не принимала участия, сперва ее лишил сил  страх,
а потом радость, столь  непомерная,  что  больше  походила  на  безумие.
Оленьке пришлось и с нею возиться, а она то  смеялась,  то  плакала,  то
кидалась подруге на шею, повторяя без ладу и складу:
   - Ну что? Кто нас спас - и мечника, и отряд, и Волмонтовичи? От  кого
удрал Сакович? Кто его погромил, а заодно и шведов?.. Пан Бабинич! А?  Я
знала, что он придет. Ведь я ему писала. А он меня не  забыл!  Я  знала,
знала, что он придет. Позвала - и примчался! Ах, Оленька, Оленька! Как я
счастлива! Говорила я тебе? Его никому не одолеть! Сам пан  Чарнецкий  с
ним не сравнится... О боже, боже!  Он,  правда,  вернется?  Сегодня  же?
Зачем иначе было приходить, верно?..  Слышишь,  Оленька,  кажется,  кони
вдалеке ржут...
   Но не ржали вдалеке кони. Лишь  под  утро  послышался  топот,  крики,
пенье - это вернулся мечник. Всадники на взмыленных лошадях  рассыпались
по деревне. Песням, веселым возгласам, рассказам не было конца.
   Мечник явился, забрызганный кровью, едва дыша от усталости, но полный
радостного одушевления, и до восхода солнца рассказывал,  как  разгромил
отряд вражеских рейтар, как  две  мили  гнался  за  ними  и  почти  всех
перебил.
   Пан Томаш, как и все его войско  и  все  лауданцы,  был  уверен,  что
Бабинич с минуты на минуту вернется.
   Но наступил полдень, потом солнце завершило  вторую  половину  своего
пути и стало клониться к закату, а Бабинич не возвращался.
   У Ануси к вечеру выступили на щеках красные пятна.
   "Неужели это он из-за шведов только, а вовсе не из-за меня? -  думала
она. - Письмо-то он получил, раз сюда пришел..."
   Бедняжка, она не знала, что души Брауна и  Юра  Биллевича  давно  уже
отлетели в мир иной и что Бабинич никакого письма не получал.
   А если б получил, быстрее молнии воротился бы в  Волмонтовичи,  но...
не к тебе, Ануся!
   Прошел еще день; мечник не терял надежды и не уходил из деревни.
   Ануся замкнулась в ожесточенном молчании.
   "Оскорбил он меня страшно! И поделом, это все за ветреность  мою,  за
мои грехи!" - повторяла она в душе.
   На третий день пан Томаш отправил несколько человек на разведку.