себя глубоко  оскорбленной  Бабиничем,  грозилась,  что  тоже  пойдет  в
монастырь, пусть только вернется пан Володыёвский со своими  лауданцами,
поскольку ей хочется попрощаться со старым другом. Однако  чаще  мечнику
сопутствовала одна Оленька, потому что  Анусе  вникать  в  хозяйственные
дела было скучно.
   Однажды мечник с  племянницей  отправились  верхами  в  Митруны,  где
отстраивались сгоревшие во время войны хлева и амбары.
   По дороге они решили заехать в костел: как раз была  годовщина  битвы
под Волмонтовичами, когда Бабинич спас их всех от неминуемой  гибели.  В
делах незаметно пролетел целый день, и из Митрунов они смогли  выбраться
только к вечеру.
   Туда ехали кружным путем,  мимо  костела,  но  возвращаться  пришлось
через Любич и Волмонтовичи.  Оленька,  едва  завидев  первые  дымки  над
любическими крышами,  опустила  глаза  и  торопливо  зашептала  молитву,
стремясь отогнать горькие мысли, мечник же ехал молча и лишь озирался по
сторонам.
   Наконец, когда уже миновали рогатку, он сказал:
   - Ох, и знатная здесь земля! Один Любич двух Митрун стоит.
   Оленька продолжала молиться
   Но  в  мечнике,  видно,  пробудился  рачительный  хозяин,  а   может,
сказалось живущее в душе всякого шляхтича пристрастие к тяжбам; так  или
иначе, немного погодя он опять заговорил словно бы сам с собою:
   -  А  ведь,  по  правде  сказать,  это  все  наше...  Старая  вотчина
Биллевичей, наш пот, наш труд. Бедолага тот, знать, давно погиб, раз  до
сих пор не объявился, а даже если и объявится, право на нашей стороне.
   И спросил у Оленьки:
   - Ну, а ты как думаешь?
   На что Оленька ответила:
   - Проклятое это место. Пусть пропадает.
   - Но право-то, понимаешь ли, за нами. Проклятое было место  в  плохих
руках, а в хороших станет благословенным. Право за нами!
   - Нет, никогда! И слышать не хочу. Дедушка ему безо  всяких  оговорок
Любич подарил, пусть его родня и забирает.
   И, сказав так, Оленька хлестнула лошадь; мечник тоже пришпорил  свою,
и они поскакали, нигде более не задерживаясь, пока не выехали  в  чистое
поле.  Меж  тем  настала  ночь,  но  светло   было   как   днем:   из-за
волмонтовического леса поднялась огромная красная  луна  и  озарила  все
вокруг золотистым сияньем.
   - Ишь ты, какую чудесную ночь  послал  господь!  -  произнес  мечник,
глядя на округлый лик луны.
   - А Волмонтовичи как светятся, издалека видно! - воскликнула Оленька.
   - Это тес на крышах еще почернеть не успел.
   Дальнейший разговор был прерван скрипом телеги, которую они сразу  не
увидели, так  как  дорога  пролегала  по  холмистой  местности;  вскоре,
однако, показались одна за другой две пары лошадей, запряженных цугом, а
затем и широкая с решетчатыми боками телега, сопровождаемая  несколькими
верховыми.
   - Что ж это за люди такие? - проговорил мечник.
   И придержал коня. Оленька остановилась рядом.
   А телега помалу приближалась и наконец поравнялась с ними.
   - Стой! - крикнул мечник. - Кого везете?
   Один из всадников повернулся к ним:
   - Пана Кмицица везем, что венгерцами под Магеровом ранен.
   - Легок на помине! - воскликнул мечник.
   У  Оленьки  все  поплыло  перед  глазами,  сердце  замерло,  в  груди
стеснилось дыханье. Какие-то голоса вскричали в душе: "Иисус, Мария! Это
он!" Сознание ее помутилось; бедняжка перестала понимать, где она и  что
с ней.
   В седле она удержалась только  потому,  что  невольно  ухватилась  за
высокую грядку телеги. Когда  же  пришла  в  себя,  взгляд  ее  упал  на
недвижное тело, лежавшее  на  возу.  Да,  это  был  он,  Анджей  Кмициц,
оршанский  хорунжий.  Он  лежал  навзничь,  голова  его  была   обмотана
платками, но  в  красноватом  свете  луны  хорошо  было  видно  бледное,
спокойное, словно  высеченное  из  мрамора  или  застывшее  от  ледяного
дыхания  смерти  лицо.  Глубоко  запавшие  глаза  были  закрыты,  он  не
выказывал ни малейших признаков жизни.
   - С богом!.. - сказал, снимая шапку, мечник.
   - Стой! - крикнула Оленька.
   И спросила тихо, но с лихорадочной торопливостью:
   - Жив еще? Умер?
   - Живой, но душа еле теплится.
   Тут и мечник, поглядев на лицо Кмицица, сказал:
   - До Любича вам его не довезти.
   - Он велел непременно туда везти - там умереть хочет.
   - С богом! Поторопитесь!
   - Прощайте!
   И телега двинулась дальше, а Оленька с  мечником  поскакали  во  весь
опор в противоположную сторону.  Словно  ночные  мороки,  пролетели  они
через Волмонтовичи и домчались до Водоктов, по дороге не обменявшись  ни
словом; только слезая с лошади, Оленька обратилась к дяде.
   - Ксендза надо к нему послать! - сказала она прерывающимся голосом. -
Отправь кого-нибудь поскорее в Упиту!
   Мечник поспешно кинулся отдавать распоряжения, Оленька же  вбежала  в
свою светелку и упала на колени перед образом пресвятой девы.
   Несколько часов спустя,  уже  поздней  ночью,  за  воротами  Водоктов
прозвенел колокольчик. Это ксендз ехал со святыми дарами в Любич.
   Панна  Александра  все  стояла  на  коленях  перед  иконой.  Губы  ее
шевелились: она читала отходную. А закончив, принялась бить  троекратные
земные поклоны, повторяя снова и снова:
   - Господи, да зачтется ему, что он от вражеской руки смерть принял...
Смилуйся над ним! Отпусти его вины!..
   Так она провела ночь. Ксендз пробыл в Любиче до утра, а  на  обратном
пути заехал в Водокты. Оленька выбежала ему навстречу.
   - Уже все? - спросила она.
   И больше ничего не смогла сказать - не хватило дыхания.
   - Еще жив, - ответил ксендз.
   В последующие две недели гонцы ежедневно скакали из Водоктов в  Любич
и всякий раз возвращались с ответом, что пан хорунжий "еще жив"; наконец
один привез новость: цирюльник, которого доставили  из  Кейдан,  сказал,
что Кмициц не только будет жить, но  и  совершенно  поправится,  пулевые