жаль!
   - Как это жаль? Одним слугой господним  больше  будет!  -  отозвалась
снова пани Александра.
   Харламп подкрутил усы, вытер рукой лоб.
   - Сударыня-благодетельница... Вот ведь какое дело - может, больше,  а
может, и нет. Посчитайте, почтеннейшие, сколько он еретиков да язычников
на тот  свет  отправил,  этим  он  спасителя  нашего  и  пречистую  деву
богородицу больше, чем иной  ксендз  молитвами  восславил.  Поучительная
история! Пусть каждый служит всевышнему, как умеет. И еще я  вам  скажу,
средь иезуитов всегда кто-нибудь  похитроумней  его  сыщется,  а  второй
такой сабли во всей Речи Посполитой не найти!
   - Верно говоришь! - отозвался Кмициц. - Не знаешь ли, брат, где он: в
Ченстохове али уехал куда?
   - Там я его оставил. Что потом было - не ведаю. Одно знаю. Не дай бог
рассудок  у  него  помутится  или  другая  какая  хворь,  родная  сестра
несчастья, привяжется, останется он один-одинешенек -  без  родных,  без
друзей, без всякого утешения.
   - Да хранит тебя, друже, в святом  нашем  городе  пречистая  дева!  -
воскликнул Анджей Кмициц. - А уж доброты твоей вовек не забуду,  был  ты
для меня названым братом!..
   Все смолкли, пани Александра  сидела  задумавшись  и  вдруг,  вскинув
златоволосую голову, сказала, обратясь к мужу:
   - Помнишь ли ты, Ендрек, чем мы ему обязаны?
   - Коли забуду - гпаза у собаки занять придется, а то своими на  людей
глядеть совестно будет.
   - Ендрек, оставить его в беде грех великий!
   - Как это?
   - Езжай к нему.
   - Ах, добрая душа, золотое сердечко!  -  воскликнул  Харламп  и  стал
целовать ручки пани Оленьке.
   Но Кмицицу не по вкусу пришелся этот совет, он покачал головой.
   - Ради него я бы на край света поехал, но видишь сама... если бы  ты,
не к ночи будь сказано, здорова была, посуди сама.  Боже  упаси,  случай
какой приключится. Да я бы там высох с горя. Жена  для  меня  на  первом
месте, а уж после друзья-товарищи. Жаль Михала, но...
   - Я тут под опекой отцов лауданцев. Сейчас здесь спокойно, да и я  не
из пугливых. Без божьей воли волос с моей головы не упадет... А  Михалу,
быть может, помощь твоя нужна...
   - Ох, нужна, нужна! - вставил словечко Харламп.
   - Слышь, Ендрек. Я здорова. Здесь меня никто не обидит. Знаю,  тяжело
тебе на отъезд решиться...
   - Легче было бы супротив пушек с саблей идти... - отозвался Кмициц.
   - Неужто ты думаешь, совесть тебя не  заест,  коли  останешься,  ведь
днем и ночью вспоминать будешь: друга своего  я  в  беде  бросил.  Да  и
господь, разгневавшись, откажет нам в благословении.
   - Нож мне в сердце вонзаешь! В благословении откажет? Вот чего  боюсь
так боюсь.
   - Другого такого товарища у тебя на свете  нет  -  спасать  его  долг
святой!
   - Я Михала всем сердцем люблю! Уговорила! Коли ехать  -  так  мешкать
нечего, каждый час на счету! Сейчас велю заложить лошадей. Боже ты  мой,
неужто ничего  другого  придумать  нельзя?  Черт  дернул  их  под  Калиш
забраться. Да разве я о себе, о тебе  пекусь  я,  душа  моя!  Мне  легче
именья и всего  добра  лишиться,  чем  один-единственный  день  с  тобой
провести розно, кабы мне кто сказал, что я не ради подвигов ратных  тебя
здесь одну оставлю, заколол бы я его, как цыпленка. Долг, говоришь? Будь
по-твоему. Назад глядеть - дело пустое. Но если бы не Михал,  не  поехал
бы, ей-ей, не поехал!
   Тут он обратился к Харлампу:
   - Пойдем, сударь, со мной в  конюшни,  седлать  пора.  Оленька,  вели
собрать меня в дорогу.  Да  пусть  кто-нибудь  из  наших  лауданских  за
обмолотом присмотрит... А ты, пан Харламп, хоть недельки  две  посиди  у
нас, жену мою не оставляй. Может, здесь в  окрестностях  именьице  какое
сыщется. Любич в аренду возьмешь? Годится? Однако на конюшню пора. Через
час в путь. Пора так пора!..

ГЛАВА II

   Еще задолго до захода  солнца  рыцарь  простился  с  плачущей  женой,
которая дала ему на дорогу ладанку с  частицей  животворящего  креста  в
золотой оправе, и двинулся в путь. Кмициц смолоду был привычен к походам
и потому мчал во весь опор, словно гнался за татарами.
   Доехав  до  Вильно,  он  свернул  на  Гродно  и  Белосток,  а  оттуда
отправился в Седльце. Подъезжая к Лукову, он узнал, что Скшетуские  всем
семейством, с детьми и с паном  Заглобой,  вернулись  из-под  Калиша,  и
решил заглянуть к ним, с кем же еще мог он думами заветными поделиться.
   Там встретили его  с  удивлением  и  радостью,  сменившейся  горькими
слезами, едва он поведал о Володыевском.
   Безутешнее всех был пан Заглоба, он ушел к пруду и рыдал целый  день,
да так усердно, что, как сам потом рассказывал, вода вышла из берегов  и
пришлось открыть запруду. Но, поплакав всласть,  успокоился  и  вот  что
потом сказал на общем совете:
   - Яну ехать не с руки, он в суд выбран, хлопот у него  предостаточно,
после всех этих войн духи неспокойные витают. Из того, что нам здесь пан
Кмициц рассказал, я заключаю, что аисты в Водоктах на зиму остаются: они
сейчас там первые работники и своим делом заниматься должны. Само собой,
при таком хозяйстве Кмицицу поездка некстати, сроки ее никому не ведомы.
Твой приезд, Анджей, делает тебе честь, но послушай совета:  отправляйся
домой, Михалу сейчас такой человек нужен, который, даже если оттолкнут и
принять не захотят, не затаит обиды. Patientia    там
нужно и мудрость житейская, а одной твоей дружбы здесь еще non  sufficit
. Не прогневайся, сударь, коли  скажу,  что  мы  с
Яном его первые друзья, в каких только переделках  вместе  не  побывали.
Господи боже ты мой! Сколько раз друг другу на выручку шли!
   - Разве что мне из суда уйти? - прервал его Скшетуский.
   - Опомнись, Ян, тут интерес государственный! -  сурово  возразил  ему
Заглоба.
   - Видит бог, - говорил  смущенный  Скшетуский,  -  двоюродного  моего
брата Станислава я всей душой люблю, но Михал мне дороже.
   - А мне Михал и родного брата дороже, тем паче что родного у меня нет