подумать,  что  счастье  его,  уподобившись  стреле  на   ветру,   столь
мимолетным оказалось.
   - Нет ничего вечного в сей юдоли печали, - отвечал Заглоба.
   - Ничего, кроме  истинной  дружбы...  Хорошо  бы  разведать,  где  он
теперь. Может, коронный маршал даст совет, он Михала  как  родного  сына
любит. А коли нет, так ведь сюда выборщики  со  всех  сторон  понаехали.
Быть не может, чтобы никто ничего о столь славном рыцаре  не  слышал.  Я
вам, сударь, помочь рад и для брата родного не сделал бы больше.
   Так, беседуя, добрались они и до кетлинговского  домика,  который  на
деле изрядным доминой оказался. Там было и богатое убранство,  и  немало
диковинок всяких - среди них и купленные, и трофеи  всевозможные.  А  уж
оружия - видимо-невидимо. Пан Заглоба расчувствовался вконец:
   - Ого! Да ты, я вижу, и двадцать человек принял бы без труда.  Видно,
фортуна мне улыбнулась, нашей встрече способствуя. Я мог  бы  и  у  пана
Антония Храповицкого  остановиться, он старинный мой  друг  и
приятель. И  Пацы    меня  к  себе  заманивали,  они  против
Радзивиллов людей собирают, но я тебе предпочтение отдал.
   - Слышал я от стороны литовской, -  сказал  Кетлинг,  -  что  теперь,
когда до Литвы черед дошел, маршалом сейма Храповицкого назначат!
   - И поступят верно. Человек  он  почтенный,  судит  здраво,  впрочем,
пожалуй, чересчур. Для него согласие важней  всего.  Уж  очень  он  всех
мирить любит. А это пустая затея. Но все же, скажи  мне  по  чести,  что
думаешь ты о Богуславе Радзивилле?
   - С той поры, как татары Кмицица меня под Варшавой в полон захватили,
слышать о князе не хочу. Службу свою я оставил и больше о ней  хлопотать
не стану - сила у князя большая, но человек он злой и коварный.  Вдоволь
я на него нагляделся, когда он в Таурогах на добродетель  этого  ангела,
этого небесного созданья покушался.
   - Небесного? Подумай, что говоришь! Она из той же глины,  что  и  все
прочие, вылеплена и,  как  любая  другая  кукла,  разбиться  может.  Да,
впрочем, не о ней речь!
   Заглоба вдруг покраснел и вытаращил глаза от гнева.
   - Подумать только, эта шельма - депутат?!
   - О ком ты? - удивленно спросил Кетлинг, у которого Оленька  все  еще
была на уме.
   - Да о Богуславе Радзивилле. Но проверка полномочий на  что?  Слушай,
ты ведь и сам депутат, можешь этой материи  коснуться,  а  уже  я  подам
сверху голос, не бойся! На нашей стороне закон, а они его обойти  хотят,
ну что же, можно и среди арбитров смуту устроить, да  такую,  что  кровь
прольется.
   - Не  затевай  смуты,  сударь.  Христом-богом  молю.  Материи  сей  я
коснусь, это резонно, но боже избави на сейме посеять смуту.
   - Я и к Храповицкому пойду, хоть он ни рыба ни мясо, а жаль. У  него,
как у будущего маршала, многие судьбы  в  руках.  Я  и  Пацев  на  князя
напущу. Про все его проделки  объявлю  публично.  Ведь  слышал  же  я  в
дороге, что пройдоха этот в короли метит!
   - До полного падения должен дойти народ, да  и  не  заслуживает  иной
участи, ежели изберет себе такого короля, - отвечал Кетлинг. - А теперь,
ваша милость, отдохните хорошенько, а потом наведаемся к пану  коронному
маршалу - может, что о Михале разузнаем.

ГЛАВА IV

   Через  несколько  дней  завершился  сейм,  где,  как  и  предсказывал
Кетлинг, маршальский  жезл  был  вручен  пану  Храповицкому,  тогдашнему
подкоморию смоленскому, ставшему позднее воеводой витебским. Речь шла об
определении дня выборов и назначении  высокого  совета.  Интриги  разных
сторон в подобных делах значили не слишком  много,  и  потому  казалось,
сейм пройдет  мирно.  Но  с  самого  начала  спокойствие  было  нарушено
проверкой  выборных  полномочий.  Когда  депутат  Кетлинг  усомнился   в
выборных правах пана  бельского  писаря  и  его  друга  князя  Богуслава
Радзивилла, из толпы арбитров тотчас же раздался зычный бас: "Предатель!
Чужим господам служит!" Этот голос был подхвачен и другими,  их  примеру
последовал кое-кто из депутатов,  и  неожиданно  сейм  распался  на  две
враждующие партии: одна хотела лишить бельских депутатов выборных  прав,
другая всячески их выгораживала.  Пришлось  обратиться  в  суд,  который
утихомирил спорщиков, признав права Радзивилла законными.
   И все же для князя конюшего это был тяжкий удар: одно то, что  кто-то
посмел усомниться в его  правах,  coram  publico
заявил про его измены и вероломство во время последней войны со шведами,
опозорив его перед всей Речью  Посполитой,  выбило  у  честолюбца  почву
из-под  ног.  Ведь  он,  разумеется,  рассчитывал  на  то,  что,   когда
сторонники Конде    схватятся  с  приверженцами  Нейбурга  и
Лотарингии, не говоря уж о всякой мелочи, депутаты подумают: не лучше ли
поискать  достойного  человека  среди  своих,  и  выбор  их   падет   на
соотечественника. Гордыня  да  и  льстецы  нашептывали  ему,  что  таким
человеком может быть только он, муж большого ума,  доблестный,  знатный,
сиятельный рыцарь, словом - он, и никто другой.
   Храня дела свои в глубокой тайне, князь давно  уже  раскинул  сети  в
Литве, а теперь забросил их и в Варшаве, и  тут  на  тебе,  сеть  тотчас
прорвали, да так, что вот-вот уйдет вся рыба. На суде, разбиравшем дело,
князь скрежетал зубами от злости, но Кетлинг был ему  не  подвластен,  и
тогда Радзивилл посулил награду тому, кто укажет на  арбитра,  вслед  за
Кетлингом провозгласившего на весь зал: "Изменник и предатель!"
   Пан Заглоба был слишком известен, чтобы имя его  могло  оставаться  в
тайне, да он и не таился. А князь, проведав, с кем имеет  дело,  хоть  и
пришел в ярость,  но  не  решился  все  же  выступить  против  всеобщего
любимца.
   Пан Заглоба, разумеется, знал себе цену и, услышав про угрозы  князя,
при всей шляхте сказал невзначай:
   - Ежели с моей головы упадет хоть волос,  кое-кому  солоно  придется.
Коронация не за горами, а тут, коли собрать братских сабель  тысяч  сто,
недолго и до резни...
   Слова эти дошли до князя, он закусил губу в презрительной усмешке, но
в душе признал, что Заглоба прав.
   Уже на другой день он, должно быть, переменил свои намерения и, когда
на пиру у князя кравчего кто-то вспомнил про Заглобу, сказал:
   - Слышал я, этот шляхтич меня не жалует,  но  я  так  старых  рыцарей
ценю, что все ему наперед прощаю.
   А через неделю на приеме у пана гетмана  Собеского  он  повторил  эти