Она выпрямилась и, раздувая ноздри, сказала:
   - Ага! Смеетесь над тем, что вышел такой конфуз. Хорошо же!
   - Помилуйте, как можно! Никто не  смеется!  Никто  не  смеется!  -  с
чувством сказал Заглоба. - Все мы счастливы, что в вашем образе  господь
бог ниспослал нам такую отраду.
   После ужина все пошли в гостиную. Панна Дрогоевская, увидев на  стене
лютню, сияла ее и стала  перебирать  струны.  Володыевский  попросил  ее
спеть в тон струнам, она ответила сердечно и просто:
   - Если это хоть немножко развеет ваше горе, я готова.
   - Спасибо! - ответил маленький рыцарь  и  благодарно  поднял  на  нее
взгляд.
   Послышались звуки песни.

   Знай же, о рыцарь,
   Тебе не укрыться.
   Панцирь и щит не препона,
   Если стремится в сердце вонзиться
   Злая стрела Купидона.


   - Я уж и не знаю, как вас благодарить, сударыня, -  говорил  Заглоба,
сидя в сторонке с пани Маковецкой и целуя ей руки,  -  сама  приехала  и
таких милых барышень привезла, что,  поди,  и  грациям  до  них  далеко.
Особенно гайдучок пришелся мне по  душе,  эдакий  бесенок,  любую  тоску
лучше разгонит, чем горностай мышей. Да и что такое людская печаль, коли
не мыши, грызущие зерна веселья, хранимые в сердцах наших! А  надо  вам,
сударыня-благодетельница,  сказать,  что  прежний  наш  король   Joannes
Casimirus так мои comparationes  любил, что и дня без
них обойтись не мог. Я ему всевозможные истории и премудрости сочинял, а
он их на сон грядущий выслушивал, и нередко они  ему  в  хитроумной  его
политике помогали. Но это уже другая  материя.  Я  надеюсь,  что  и  наш
Михал, насладившись радостью, навсегда о своих  горестях  забудет.  Вам,
сударыня, и неведомо, что прошла лишь неделя с той поры, как  я  его  из
монастыря вытащил, где он обет давать  собирался.  Но  я  самого  нунция
подговорил, а он возьми и скажи  приору,  что  всех  монахов  в  драгуны
пошлет, если Михал а сей секунды не  отпустят...  Нечего  ему  там  было
делать. Слава, слава тебе, господи! Уж я-то Михала знаю.  Не  одна,  так
другая скоро такие искры из его сердца высечет, что  оно  займется,  как
трут.
   А тем временем панна Дрогоевская пела:

   Если героя
   Щит не укроет
   От острия рокового,
   Где же укрыться
   Трепетной птице,
   Горлинке белоголовой.


   - Эти горлинки боятся купидоновых стрел, как собака  сала,  -  шепнул
пани Маковецкой Заглоба. - Но сознайся, благодетельница, не без  тайного
умысла ты этих  пташек  сюда  привезла.  Девки  -  загляденье!  Особливо
гайдучок, дал бы мне бог столько здоровья, сколько ей красоты! Хитрая  у
Михала сестричка, верно?
   Пани Маковецкая  тотчас  состроила  хитрую  мину,  которая,  впрочем,
совсем не подходила к ее простому и добродушному лицу, и сказала:
   - Нам, женщинам, обо всем подумать надо, без смекалки  не  проживешь.
Муж мой на выборы короля собирается, а я барышень пораньше увезла,  того
и гляди, татарва нагрянет. Да кабы знать, что из этого будет толк и одна
из них счастье Михалу составит, я  бы  паломницей  к  чудотворной  иконе
пошла.
   - Будет толк! Будет! - сказал Заглоба.
   - Обе девушки из хороших семей, обе с приданым,  что  в  наши  тяжкие
времена не лишнее.
   - Само собой, сударыня. Михалово состояние война съела, хоть, как мне
известно, кое-какие деньжата у него водятся, он их знатным господам  под
расписку отдал. Бывали  и  у  нас  трофеи  хоть  куда,  к  пану  гетману
поступали, но часть на дележку шла, как говорят солдаты, "на  саблю".  И
на его саблю немало перепало, если бы он все берег - богачом бы стал. Но
солдат не думает про завтра, он сегодня гуляет. И  Михал  все  на  свете
прогулял и спустил бы, кабы не я. Так ты  говоришь,  почтенная,  барышни
знатного происхождения?
   -  У  Дрогоевской  сенаторы  в  роду.  Наши  окраинные  каштеляны  на
краковских непохожи, есть среди них и такие, о коих  в  Речи  Посполитой
никто и  не  слыхивал,  но  тот,  кому  хоть  раз  довелось  посидеть  в
каштелянском кресле, непременно передаст свою осанку и потомству. Ну,  а
если о родословной говорить, Езерковская на первом месте.
   - Извольте! Извольте! Я и сам старинного королевского рода Масагетов,
и потому страх как люблю про чужую родословную послушать.
   - Так высоко эта пташка не залетала, но коли угодно... Мы чужую родню
наперечет знаем... И Потоцкие, и Язловецкие, и Лащи - все ее родня.  Вот
как оно было, сударь...
   Тетушка расправила фалды, уселась поудобнее, чтобы ничто не мешало ей
предаться любимым воспоминаниям; растопырив пальцы одной руки и  вытянув
указательный палец другой,  она  приготовилась  к  счету  всех  дедов  и
прадедов, после чего начала:
   - Дочка пана Якуба Потоцкого  от второй жены, в девичестве
Язловецкой, Эльжбета, вышла замуж  за  пана  Яна  Сметанко,  подольского
хорунжего...
   - Сделал зарубку! - сказал Заглоба.
   - От этого  брака  родился  пан  Миколай  Сметанко,  тоже  подольский
хорунжий.
   - Гм! Высокое звание!
   - А тот в  первом  браке  был  женат  на  Дорогостайской...  Нет!  На
Рожинской!.. Нет, на Вороничувне! Ах, чтоб тебя! Забыла!
   - Вечная ей память, как бы ни называлась! - с серьезной миной  сказал
Заглоба.
   - А во второй раз он женился на Лащувне...
   - Вот оно, оно самое! И какой же  этого  брака  effectus?
   - Сыновья у них умерли...