Гетман молча прижал его к сердцу.
   - Горсточка нас, - сказал он, - но другие пойдут вслед за нами.
   - Когда ехать надобно? - спросил маленький рыцарь.  -  Я  могу  и  до
самого Крыма добраться, мне не впервой.
   - Нет, - сказал гетман. - В Крым я Рущица пошлю. У него там побратимы
да и тезки найдутся, вроде и братья двоюродные, их еще  в  детстве  орда
угнала, а потом они  в  басурманскую  веру  перешли,  прославились  и  в
больших чинах ныне. Они ему послужат верой  и  правдой,  а  ты  здесь  в
степях пригодишься, другого такого наездника во вражеский стан не найти.
   - Когда ехать прикажете? - повторил маленький рыцарь.
   - Полагаю, недели через две,  не  позднее.  Нужно  мне  еще  с  паном
коронным подканцлером да с паном  подскарбием  побеседовать,  письма  да
указы Рущицу приготовить. Но смотри, будь наготове, не мешкай.
   - К утру готов буду!
   - Бог вознаградит тебя за усердие, да только дело не  столь  спешное.
Поедешь ненадолго; ежели только война не начнется, на время  избрания  и
коронации  ты  мне  в  Варшаве  нужен  будешь.  Какие  слухи   ходят   о
претендентах? О чем поговаривает шляхта?
   - Я из монастыря недавно вышел, а там, вестимо, о  мирских  делах  не
помышляют. Знаю лишь то, о чем мне пан Заглоба поведал.
   - Верно. Стоит расспросить и его. Почтенный муж, шляхта его ценит.  А
твои помыслы о ком?
   - Пока  не  ведаю,  но  полагаю,  доблестный  муж  нам  нужен,  вояка
отменный.
   - О, да, да! Вот и я думаю о таком, чтобы одно имя  его  соседей  как
гром поражало. О доблестном муже, о таком, как Стефан Баторий. Ну,  будь
здоров, солдатик!.. Доблестный воин нам нужен! Всем свои слова повторяй!
Будь здоров!.. Бог тебя за твое усердие не забудет!
   Пан Михал простился и вышел. Всю дорогу он провел в размышлениях. Наш
солдат радовался тому, что впереди у него еще неделя-другая, сердце  его
тешили добро и участье, что дарила ему Кшися Дрогоевская. Радовался он и
тому, что при избрании короля присутствовать будет, словом,  возвращался
он домой веселый, позабыв о прежних печалях... Да и сами степи имели для
него свое очарование, и он, того не ведая, по ним тосковал.  Так  привык
он к этим просторам без конца и края, где  всадник  на  коне  парит  над
землей подобно птице.
   - Ну что же, - говорил он себе, - поеду, поеду в эти бескрайние  поля
и степи, к  давним  заставам  и  старым  могилам,  старой  жизни  заново
изведаю, буду  с  солдатами  в  походы  ходить,  рубежи  наши  вместе  с
журавлями охранять, весной силы вместе с травами набирать, поеду, поеду!
   Он пришпорил коня и помчался во  всю  прыть,  потому  что  давно  уже
соскучился по быстрой езде и свисту ветра в ушах. День выдался  сухой  и
ясный. Смерзшийся снег покрыл землю  и  скрипел  под  копытами  скакуна.
Комья обледенелой земли разлетались во  все  стороны.  Пан  Володыевский
мчал так, что челядинец, у которого конь  был  поплоше,  остался  далеко
позади.
   День клонился к вечеру, на небе  светились  зори,  бросая  фиолетовый
отблеск на заснеженные поля. На румяном небе показались первые мерцающие
звезды и поднялся месяц - серебряный серп. Пусто было на дороге, и  лишь
иногда обгонял рыцарь какую-нибудь колымагу и мчался  дальше  и,  только
увидев вдали двор Кетлинга, попридержал коня и дал слуге себя догнать.
   Неожиданно вдали показалась стройная женская фигурка.
   Навстречу рыцарю шла Кшися Дрогоевская.
   Пан Михал тотчас же соскочил с  коня  и  передал  его  слуге,  а  сам
подбежал к девушке, удивленный, но еще больше обрадованный тем,  что  ее
видит.
   - Солдаты говорят, - сказал он, - что  на  вечерней  зорьке  можно  с
духами повстречаться, они порой добрым, а порою и злым предзнаменованием
служат, но для меня нет лучшего знака, чем встреча с вами.
   - Пан Нововейский приехал, - отвечала Кшися, - тетушка  с  Басей  его
занимают, а я нарочно вышла вас встретить, сударь, сердце мое неспокойно
было, все время думала я о том, что же сказал вам пан гетман.
   Искренность этих слов тронула маленького рыцаря безмерно.
   - Неужто и впрямь вы обо мне вспоминали? - спросил  он  и  поднял  на
панну Кшисю взгляд.
   - Да, - низким голосом отвечала панна Кшися.
   Володыевский не сводил с нее глаз. Никогда еще не  казалась  она  ему
такой красивой. На голове у нее была атласная шапочка, и  белый  лебяжий
пух оттенял бледное, озаренное мягким светом месяца лицо, так что  видна
была и благородная линия  бровей,  и  опущенные  долу  ресницы,  и  едва
заметный  пушок  над  губою.  Каждая  черта   ее   дышала   добротой   и
спокойствием.
   Пан Михал чувствовал что-то дружеское и глубоко родственное  во  всем
ее облике.
   - Если бы не слуга, я бы тут на снегу пал ниц перед  вами,  -  сказал
он.
   - Не говори мне, сударь,  таких  слов,  -  отвечала  Кшися,  -  я  их
недостойна, скажи лишь, что останешься, чтобы и впредь я  могла  тебя  в
час печали утешить.
   - Нет, я еду! - отвечал пан Володыевский.
   Кшися замерла на месте:
   - Быть того не может!
   - Солдатская служба! На Русь еду! В Дикое Поле.
   - Солдатская служба... - повторила Кшися.
   Умолкла и быстрым шагом поспешила к дому. Пан Михал  шел  возле  нее,
чуть смущенный. Грустно ему было, не по себе и неловко. Он хотел  что-то
ответить, но разговор не клеился. И все же ему казалось, что они  должны
объясниться, именно сейчас, наедине, без свидетелей. "Только бы  начать,
- подумал он, - а там уж пойдет..."
   И ни с того ни с сего спросил:
   - Пан Нововейский давно приехал?
   - Недавно, - отвечала Кшися, и разговор опять оборвался,
   "Не надо так начинать, - подумал пан  Володыевский,  -  эдак  никогда
ничего путного не скажешь. Должно быть, от  тоски  я  последней  крупицы
разума лишился". И так некоторое время он шел молча, только усы  у  него
топорщились все больше и больше.
   Наконец возле самого дома он остановился и сказал:
   - Видишь ли, сударыня, если я столько лет  своим  счастьем  жертвовал
ради отчизны, как же и теперь ради нее утехами своими не поступиться?
   Володыевскому казалось, что  столь  простой  аргумент  должен  тотчас