оскорбил? Кто размышлял теперь, не оставить ли ее, словно простую девку,
не уехать ли подобру-поздорову!
   - Если бы не память о бедняжке-покойнице, я и не думал бы  убиваться,
- говорил себе маленький рыцарь, -  не  горевал  бы,  а  радовался,  что
удалось мне эдаких неприятностей отведать. - И через минуту добавил: - И
еще раз отведать бы не отказался.
   Заметив, однако, что соблазн снова  взял  верх,  и  пытаясь  от  него
отмахнуться, сказал себе: "Коли я однажды поступил как человек, что боле
всего  на  Купидона  уповает,  быть  посему,  завтра  же   объяснюсь   и
предложение сделаю".
   Он вздохнул и продолжал рассуждать так: "Сей поступок и вчерашнюю мою
вольность сгладит, благородство ей придав, а завтра я смогу себе и новые
позво..."
   Тут он ударил себя ладонью по губам:
   - Тьфу! Никак, целая орда бесов-искусителей мне за шиворот забралась!
   Но от мысли о помолвке  больше  не  отказывался,  утешаясь  тем,  что
заупокойными мессами замолит перед Анусей свою вину, дав ей  знать,  что
по-прежнему ее чтит и не устает за нее молиться.
   Впрочем, если и пойдут какие толки да пересуды, что  вот,  мол,  лишь
две недели прошло с той поры, как он хотел постричься в монахи, а уже  и
влюбиться и посвататься успел, то весь позор падет лишь на него, а иначе
людская молва не пощадит ни в чем не повинную Кшисю.
   - Решено, завтра же делаю предложение! - сказал он себе.
   С души его словно камень свалился. Прочитав  на  ночь  "Отче  наш"  и
горячо  помолившись  за  упокой  Анусиной   души,   он   уснул.   Утром,
проснувшись, повторил:
   - Сегодня же объяснюсь, всенепременно.
   Но, впрочем, оказалось, что сделать это не так-то легко;  пан  Михал,
прежде  чем  обнародовать  свое  решение,  хотел  потолковать  с  Кшисей
наедине, а там что бог даст. Но как на грех с самого  утра  приехал  пан
Нововейский, и по всему дому разносился его молодой голос.
   Кшися ходила как в воду опущенная, бледная, измученная, она то и дело
опускала глаза, иногда вдруг заливалась румянцем, так, что даже  на  шее
проступали пятна, губы у нее дрожали, казалось, она вот-вот заплачет,  а
потом снова делалась как неживая.
   Рыцарю никак не удавалось к ней подойти и, главное, остаться с  глазу
на глаз. Разумеется, он мог бы пригласить девушку на прогулку, утро было
отменное, и прежде он бы  и  не  раздумывал,  но  теперь  не  смел,  ему
казалось, что все тотчас догадаются о его намерениях.
   Выручил его пан Нововейский. Он отвел в сторону тетушку и о чем-то  с
ней пошушукался, после чего они вернулись в гостиную, где пан Заглоба  с
маленьким рыцарем занимали беседой барышень, и тут тетушка сказала:
   - А не прокатиться ли вам на санях парочками, вон как снег искрится!
   Володыевский тут же, склонившись, прошептал Кшисе на ухо:
   - Умоляю, сударыня, сесть со мной. Я столько хотел бы вам сказать!
   - Хорошо, - отвечала девушка.
   Рыцари мигом помчались в конюшню, Бася за ними  следом,  и  вскоре  к
дому подъехали двое саней. В  одни  уселись  Володыевский  с  Кшисей,  в
другие - Нововейский с гайдучком. Ехали без кучеров.
   А пани Маковецкая доверительно сказала Заглобе:
   - Пан Нововейский просит Басиной руки.
   - Неужто? - встревожился Заглоба.
   - Его крестная матушка, супруга подкомория львовского, завтра приедет
сюда для разговора, а пан Нововейский просил меня подготовить Басю. Он и
сам понимает, коли Бася против, все хлопоты и уловки напрасны.
   - И потому, сударыня, ты их в сани усадила?
   - А как же. Муж мой, человек щепетильный, частенько говаривал: "Я над
их имуществом опекун, но мужей пусть  выбирают  сами.  По  мне,  был  бы
честный малый, а за богатством гнаться не  след".  Слава  богу,  они  не
дети, им решать!
   - И что ты, сударыня, собираешься куме ответить?
   - Муж мой в мае приедет: его слово последнее, но полагаю, он  Басиной
воле противиться не станет.
   - Нововейский еще мальчишка!
   - Да ведь сам Михал его хвалит,  солдат,  мол,  отменный,  в  походах
отличился. Наследство у него приличное, а про родословную  крестная  все
подробно сказывала. Видишь, сударь: мать его прадеда в девичестве княжна
Сенютувна, а дед primo voto  был женат...
   - Что мне за дело до его родословной! - с досадой прервал ее Заглоба,
- он мне ни брат ни сват, и скажу  вам,  почтеннейшая,  я  гайдучка,  по
совести говоря, для Михала предназначал, потому что  коли  среди  девок,
что на двух носах ходят, найдется хоть одна умнее и порядочнее ее, то  я
готов отныне аки ursus  на все четыре опуститься.
   - Михал еще ни о чем таком не помышляет, а если и помышляет,  то  ему
больше Кшися приглянулась... Ох, ох! На бога положиться надо,  на  бога,
пути его неисповедимы!
   - Пути путями, но если  этот  молокосос  уберется  отсюда  с  тыквой,
напьюсь на радостях!
   А тем временем в санях шли свои беседы. Пан Володыевский долго не мог
вымолвить ни слова, но наконец сказал Кшисе:
   - Не думай, сударыня, что я вертопрах или обманщик какой, да  и  лета
не те.
   Кшися промолчала.
   - Прости, сударыня, мне вчерашнюю мою дерзость, но  всему  виною  мое
исключительное к тебе расположение, не  мог  я  сдержаться,  дал  сердцу
волю... Любезный друг мой, бесценная моя Кшися! Ты  знаешь,  пред  тобой
простой человек, солдат, у которого вся жизнь на  поле  брани  прошла...
Другой бы сначала красноречие в ход пустил, а потом к действиям перешел,
а  я  -  напротив...   Да   что   говорить,   даже   объезженный   конь,
разгорячившись, и то порой закусит  удила,  так  как  же  не  горячиться
влюбленному, ведь разгон тут куда больше. Так и я закусил удила, позабыв
обо всем, потому что мила ты моему сердцу, Кшися, любимая!  Знаю,  ты  и
каштелянов,  и  сенаторов  достойна;   но   если   ты   готова   одарить
благосклонностью простого солдата, который, хоть и  без  больших  чинов,
приносил пользу отечеству немалую... то я  к  твоим  ногам  упаду,  буду
целовать их и спрашивать: "Нравлюсь ли я тебе? Не противен ли?"
   - Пан Михал!.. -  воскликнула  Кшися.  Пальчики  ее,  высунувшись  из
муфты, легли на его ладонь.
   - Ты согласна? - спросил Володыевский.
   - Да! - отвечала Кшися. - И  знаю,  в  целой  Польше  не  нашлось  бы