- А знаешь, Кетлинг из-за Кшиси совсем голову потерял.
   - Не он первый, - отвечала Бася.
   - А тебе не завидно?
   - Кетлинг - кукла! Учтивый кавалер, но кукла. А я  коленку  об  дышло
ударила, вот!
   Тут  Бася  нагнулась  и  принялась  растирать  колену,   одновременно
поглядывая при этом на пана Заглобу.
   - О боже, будь осторожней! Куда ты так мчишься?
   - Кшисю ищу.
   - А что она поделывает?
   - Она? Целует меня бесперестанно и ластится, будто кот.
   - Смотри не говори ей, что Кетлинг голову потерял.
   - Угу! Не скажу!
   Пан Заглоба отлично знал, что Бася не в силах будет  сдержать  слово,
оттого-то и придумал такой запрет.
   Он поспешил дальше, чрезвычайно радуясь своей хитрости, а Бася словно
бомба влетела к панне Дрогоевской.
   - Я ушибла колено, а Кетлинг голову потерял! - закричала  она  еще  с
порога. - Не  заметила  в  каретном  сарае  дышла...  и  бах!  В  голове
зашумело, но  ничего,  пройдет!  Пан  Заглоба  просил  про  Кетлинга  не
рассказывать. Говорила я, так и  будет?  Сразу  сказала,  а  ты,  верно,
сглазить боялась. Я-то тебя знаю. Полегчало, но болит еще!  Я  про  пана
Нововейского никаких намеков не делала, он на тебя не глядел, а  Кетлинг
-  ого-го!  Бродит  по  дому,  за  голову  держится  и   сам   с   собой
разговаривает: люблю тебя, в карете и пешком...
   Бася лукаво погрозила ей пальчиком.
   - Бася! - крикнула Дрогоевская.
   - И на щите и под щитом...
   - Боже мой, боже, до чего же я несчастна! - воскликнула вдруг Кшися и
залилась слезами.
   Бася принялась ее утешать, но, увы, тщетно, Кшися впервые в жизни так
безутешно рыдала.
   Ни одна душа в этом доме не знала о том, что она и впрямь  несчастна.
Несколько дней была как в лихорадке - побледнела,  осунулась,  грудь  ее
вздымалась от тяжких  вздохов,  с  ней  творилось  что-то  необъяснимое;
казалось, тяжкая болезнь настигла ее не исподволь,  украдкой,  а  сразу,
налетела как вихрь или ураган, воспламенила кровь, поразила воображение.
Она ни минуты не могла  сопротивляться  этой  силе,  такой  внезапной  и
беспощадной. Спокойствие оставило ее. Воля была подобна птице с подбитым
крылом...
   Кшися и сама не знала, любит она  Кетлинга  или  ненавидит,  и  страх
охватывал ее, когда она себя об этом спрашивала; знала только, что из-за
него так сильно бьется сердце и все помыслы только о нем, что он всюду в
ней, с ней, над нею. И не найти от этого защиты! Легче  не  любить  его,
чем заставить себя о нем не думать; вот он стоит перед глазами,  в  ушах
звучит его голос, им наполнена душа... И сон не приносил  избавления  от
непрошеного гостя. Стоило ей закрыть  глаза,  как  тут  же  являлся  он,
шепча: "Ты мне дороже целого королевства, дороже,  чем  скипетр,  слава,
богатство..." И лицо его склонялось так низко, что щеки девушки полыхали
жгучим румянцем. Это была русинка с пылкою душой,  неведомый  ей  прежде
огонь, о котором она и не  подозревала,  разгорался  все  сильнее  в  ее
груди, страх, стыд  и  какое-то  невольное,  но  милое  сердцу  томление
одолевали ее. Ночь не приносила покоя. Она  чувствовала  себя  разбитой,
словно от тяжких трудов.
   "Кшися! Кшися, опомнись! Что с тобой?!" - говорила она себе. И  снова
забывала обо всем как одурманенная.
   Ничего еще не случилось,  они  с  Кетлингом  друг  другу  не  сказали
наедине и двух слов, но, хотя она только и думала о нем, неведомый голос
подсказывал ей: "Опомнись,  Кшися!  Сторонись,  избегай  его!.."  И  она
избегала...
   О своем  сговоре  с  Володыевским  Кшися,  к  счастью  для  себя,  не
вспоминала; не вспоминала потому, что все оставалось по-прежнему, и  она
не думала ни о ком, ни о себе, ни о других, ни о ком, кроме Кетлинга!
   Девушка скрывала  от  всех  свои  чувства,  и  мысль,  что  никто  не
догадывается о них, никто не думает о них  с  Кетлингом,  не  ставит  их
имена рядом, приносила ей облегчение. Неожиданно слова Баси убедили ее в
другом, что люди на них смотрят, объединяют их в мыслях и тайное угадать
готовы. Смущение, стыд и боль, слившись воедино, оказались сильней ее, и
она расплакалась, как дитя.
   Слова Баси были только началом - тут-то и последовали  многочисленные
намеки, понимающие взгляды,  подмигиванья,  кивки  и,  наконец,  ранящие
слова. Началось все это тотчас же за обедом. Тетушка перевела  взгляд  с
Кетлинга на нее, с нее на Кетлинга, чего не делала прежде.  Пан  Заглоба
многозначительно кашлянул. Иногда вдруг разговор  прерывался  неизвестно
почему,  воцарялось  молчание,  и  во  время   одной   из   таких   пауз
взволнованная Бася крикнула через стол:
   - А я что знаю! Но никому не скажу!
   Кшися  тотчас  же  залилась  румянцем,  потом  побледнела,  будто   в
смертельном испуге. Кетлинг тоже опустил голову. Они знали, что  это  на
них направлено, и хотя пока словом не перемолвились, а  Кшися  старалась
на Кетлинга  не  глядеть,  чудилось  им,  что  какая-то  новая  близость
установилась между ними, некая общность смущения, которое и  притягивало
их, и отчуждало, потому что они утратили  свободу  и  простоту  прежнего
своего дружества. К счастью, никто не обратил на Басины слова  внимания,
пан Заглоба собирался в город, чтобы привезти оттуда дружину рыцарей,  и
разговоры шли только об этом.
   Вечером в зале загорелись огни,  приехала  добрая  дюжина  военных  и
музыканты, приглашенные хозяином для увеселения дам. По случаю  великого
поста   и   Кетлингова   траура   от   танцев   пришлось   воздержаться,
довольствовались беседой и музыкой. Дамы  были  в  изысканных  туалетах.
Пани Маковецкая выступала в восточных шелках; гайдучок  в  ярком  наряде
невольно приковывал взоры своим румяным лицом  и  светлыми,  то  и  дело
спадавшими на лоб  вихрами,  вызывая  смех  бойкостью  речей  и  удивляя
манерами, в коих казацкая удаль сочеталась с неуловимым кокетством.
   Кшися, у которой траур по покойному батюшке подходил к концу, явилась
в платье из серебряной парчи. Рыцари сравнивали ее кто с Юноной,  кто  с
Дианой, но никто не подходил к ней слишком близко, не подкручивал ус, не
шаркал ножкой, не бросал влюбленных взглядов,  не  заводил  разговора  о
чувствах. Напротив, она заметила, что те, кто с восхищением  смотрел  на
нее, тут же переводили взгляд на Кетлинга, а некоторые подходили к  нему