склонив голову,  посмотрел  на  Кетлинга  из-под  нахмуренных  бровей  и
сказал:
   - Друг Кетлинг, не надо быть пророком, чтобы предвидеть, что там, где
есть кремень и огниво, раньше или позже посыплются искры. Сам ты мужчина
видный, но и девам, должно быть, в красоте не откажешь.
   Кетлинг смутился.
   - Слепцом я быть должен или варваром последним,  чтобы  красы  их  не
почитать и не отметить!
   - Вот видишь! - сказал в ответ Заглоба, с улыбкой глядя  на  красного
от смущения Кетлинга. - Только ежели ты не варвар,  то  знай,  за  двумя
сразу приударять негоже, так только турки делают.
   - Какие у вас, сударь, для таких рассуждений резоны?
   - А я безо всяких резонов, так, про себя размышляю. Ха! Ну и  хитрец!
Столько им наплел про амуры, что Кшися третий день сама не  своя  ходит,
будто ее опоили. Гм! Да и не диво!  Помнится,  я  в  молодые  годы  тоже
часами простаивал под окнами у одной черноглазой  панны  (она  на  Кшисю
была похожа), на лютне бренчал и пел:

   Ты в постели сладко дремлешь
   И моей игре не внемлешь.
   Ля! Ля!

   Хочешь, я тебе эту песню взаймы  дам,  а  нет  -  новую  сочиню,  мне
талантов не занимать! А заметил ли ты, что панна  Дрогоевская  давнишнюю
Оленьку Биллевич напоминает, только у той волосы как конопля и пушка над
губкой нет, а впрочем, именно это для  многих  милой  приманкой  служит.
Очень уж томно она на тебя поглядывает. И об этом я написал  Скшетуским.
Скажи, разве неправда, что она на панну Биллевич смахивает?
   - Признаться, я этого  сходства  не  заметил,  но,  пожалуй...  Рост,
осанка...
   - А теперь слушай,  что  я  тебе  скажу,  фамильные  arcana    открою,  а  впрочем,  раз  ты  друг,  так  знай:  как  бы   ты
Володыевскому злом за добро не отплатил - ведь мы с пани Маковецкой одну
из этих дев для него приберегаем.
   Тут пан Заглоба метнул на  Кетлинга  проницательный  взгляд,  а  тот,
побледнев, спросил:
   - Которую?
   - Дро-го-ев-скую, - медленно, по складам сказал Заглоба.
   И, выпятив вперед нижнюю  губу,  насупил  брови,  подмигнув  здоровым
глазом.
   Кетлинг молчал, и молчал так долго, что Заглоба наконец, не выдержав,
спросил:
   - Ну и что же ты скажешь на это? А?
   Голос у Кетлинга дрожал, но он отвечал без колебаний:
   - Не сомневайтесь, ваша милость, ради  Михала  я  ко  всему  готов  и
поблажки себе не дам.
   - Правду говоришь?
   - В жизни своей я повидал немало, и честью клянусь - не дам воли!
   Тут пан Заглоба раскрыл ему объятья.
   - Кетлинг! Дай себе поблажку, дай, коли желаешь, ведь я тебя испытать
хотел. Не Дрогоевскую, а гайдучка мы для Михала предназначаем.
   Лицо Кетлинга осветилось открытой и неподдельной радостью,  он  долго
обнимал пана Заглобу и наконец спросил:
   - Они и впрямь любят друг друга?
   - А кто, скажи, не полюбил бы моего гайдучка, кто? - отвечал Заглоба.
   - И помолвка была?
   - Помолвки не было, у Михала старые раны  еще  не  зарубцевались,  но
будет, будет помолвка. Предоставь это мне! Барышня  хоть  и  своенравна,
как ласочка, однако слабость к нему питает, сабля для нее все...
   - Я это сразу приметил, ей-богу! - воскликнул повеселевший Кетлинг.
   - Гм! Приметил. У Михала еще слезы по покойной не высохли, но уж если
кто и придется ему по  душе,  так  непременно  наш  гайдучок,  она  и  с
невестой его сходство имеет, только глазами не так стреляет, потому  как
моложе. Все складывается отлично, верно? Помяни мое слово - коронация не
за горами, а тут и две свадьбы!
   Кетлинг, не говоря ни слова, облобызал пана Заглобу  и,  приложившись
щекой к его пылающим щекам, так долго не выпускал его из  объятий,  пока
наконец старый шляхтич, засопев, не спросил:
   - Неужто Дрогоевская так тебе в душу запала?
   - Ах, этого я и сам не ведаю, - отвечал Кетлинг, - знаю  только,  что
едва мы встретились и неземная краса ее утешила мой позор, я сказал себе
- вот она, только ее скорбящее сердце мое полюбить в состоянии, и той же
ночью, вздохами сон отогнав, отдался я сладостным грезам. С тех пор  она
ни из памяти, ни из мыслей моих не уходит и так  душой  моей  завладела,
как королева вверенным и верным ей государством. Любовь ли это  или  что
другое - не знаю.
   - Но знаешь точно, что это не шапка, не три локтя сукна на штаны,  не
подпруга, не шлея, не яичница с колбасой, не фляжка с водой. Если  ты  в
этом уверен, то об остальном спрашивай у Кшиси,  а  не  захочешь  -  сам
спрошу.
   - Не делайте этого, ваша милость, - отвечал с улыбкою Кетлинг. - Если
суждено мне утонуть, то пусть хоть два дня поживу я с мыслью, что плыву.
   - Шотландцы, как я погляжу,  вояки  отменные,  но  в  любовной  науке
смыслят мало. Когда дело имеешь с  женщиной,  тут  тоже  военный  натиск
нужен. Veni, vidi, vici   -  таков  был
мой девиз...
   - Если б моим мечтаниям суждено было бы сбыться, - сказал Кетлинг,  -
я просил бы вас о  дружеской  auxilium  .  Хоть  мне  и
дворянский титул присвоен, и благородная кровь течет в  моих  жилах,  но
все  же  имя  мое  тут  неизвестно,  и  не  знаю,  согласится  ли   пани
Маковецкая...
   - Пани Маковецкая? - перебил его Заглоба. - Это уж  не  твоя  печаль.
Она как музыкальная табакерка, как заведешь, так и сыграет. Я  сейчас  к
ней пойду. Надо ее загодя упредить, чтобы на твои  маневры  не  смотрела
косо, тем паче что вы и ухаживаете как-то чудно, не по-нашему. От твоего
имени говорить я не  стану,  намекну  только,  что  дева  тебе  по  душе
пришлась и недурно было бы из этой муки  и  хлебы  испечь.  Сей  же  час
пойду, а ты не празднуй труса, мне все говорить дозволено.
   И как Кетлинг ни удерживал его, пан Заглоба тут же встал и вышел.
   По дороге ему попалась как всегда бежавшая со всех ног Бася, и он  ей
сказал: