- Воля моя здесь ничего не значит! -  отвечала,  слегка  опомнившись,
панна Кшися. - Но вам за добрую волю вашу спасибо.
   - Благодарю! - отвечал Кетлинг, поднося к губам ее руку.
   - Ха! На дворе мороз, а Купидон-то голый, но, впрочем,  в  этом  доме
ему не замерзнуть! - крикнул Заглоба.
   - Полно, сударь, полно! - сказала Кшися.
   - Я уж вижу: от одних только вздохов скоро оттепель будет!  От  одних
только вздохов!..
   - Слава богу, что вы, пан Заглоба, не  утратили  своего  беззаботного
нрава, - сказал Кетлинг, - веселый нрав - признак здоровья.
   - И чистой совести, чистой совести! - подхватил Заглоба. - Как сказал
один мудрец: "У кого свербит, тот и чешется". А у меня нигде не свербит,
вот я и весел! Как живешь, Кетлинг?! О,  сто  тысяч  басурманов!  Что  я
вижу? Ты ведь был настоящий поляк - в рысьей шапке да с саблей, а теперь
опять англичанином заделался, и ноги у тебя тонкие, как у журавля!
   - Я в Курляндии был долго, там польское платье не модно, а сейчас два
дня в Варшаве, у аглицкого посла гостил.
   - Так ты, значит, к нам из Курляндии пожаловал?
   - Да. Приемный отец мой скончался, а перед смертью там же отписал мне
еще одно поместье.
   - Вечная ему память! Католик он был?
   - Да.
   - Ну  пусть  это  тебе  утешением  послужит.  А  нас  ты  ради  своих
курляндских владений не покинешь?
   - Здесь хотел бы я жить и умереть! -  ответил  Кетлинг,  взглянув  на
Кшисю.
   А она молчала, опустив долу длинные ресницы.
   Пани  Маковецкая  вернулась  домой  затемно,  Кетлинг   встречал   ее
почтительно, словно удельную княгиню. Она хотела было уже на другой день
подыскивать себе в городе дом, но, как ни  противилась,  вынуждена  была
уступить. Рыцарь на коленях так долго ее молил,  ссылаясь  при  этом  на
братство свое с Володыевским, что она сдалась. Решено было,  что  и  пан
Заглоба погостит еще: столь почтенный муж в  доме  -  лучшая  защита  от
злословья. Да он и сам  рад  был  остаться,  потому  что  от  всей  души
привязался к гайдучку и лелеял тайные  планы,  для  коих  его  глаз  был
нужен. И барышни повеселели, а Бася сразу  же  открыто  приняла  сторону
Кетлинга.
   - Сегодня выбираться поздно, а где сутки, там и неделя!
   Ей, как и Кшисе, Кетлинг понравился, он всегда женщинам  нравился,  а
Бася к тому же до сей поры никогда еще не видела иноземного рыцаря, если
не считать офицеров наемной пехоты, людей и попроще,  и  менее  знатных;
она ходила вокруг него, раздувая ноздри, потряхивая светлыми вихрами,  и
глаза ее светились детским любопытством,  таким  откровенным,  что  пани
Маковецкая украдкой одернула ее. Но Бася все равно  не  сводила  с  него
глаз, словно прикидывая, каков-то он  на  войне  будет,  и  наконец,  не
удержавшись, подошла к пану Заглобе.
   - А хороший ли он солдат? - спросила она потихоньку старого шляхтича.
   - Лучше не придумаешь. Видишь ли, опыт у него великий, с четырнадцати
лет служил королю, против англичан за праведную веру  выступая.  Знатный
дворянин, что и по манерам его лицезреть можно.
   - А вы, ваша милость, видели его в бою?
   - Тысячу раз... Стоит - не дрогнет, коня по холке треплет и о  нежных
чувствах говорить готов.
   - Это что, мода такая говорить о чувствах?
   - Все модно, что небрежение к пулям подтверждает.
   - Ну а в рукопашной, в поединке он каков?
   - Ого-го! Увертлив как бес, тут и говорить не о чем!
   - А против пана Михала устоит?
   - Нет, супротив Михала он пас!
   - Ага! - воскликнула Бася  торжествующе.  -  Я  так  и  знала!  Сразу
подумала - пас! - И захлопала в ладоши.
   - Стало быть, ты сторону Михала держишь? - спросил пан Заглоба.
   Бася тряхнула головой и  умолкла:  и  только  из  груди  ее  вырвался
глубокий вздох.
   - Эх, да что там! Рада, потому что наш!
   - Но заметь, гайдучок, и заруби себе на  носу,  если  на  поле  брани
лучшего солдата трудно  найти,  то  для  женских  сердец  он  еще  более
periculosus:  ни одна перед ним  не  устоит!  Купидон  у
него на посылках.
   - А вы об этом Кшисе скажите, мне материя эта  незнакома,  -  сказала
Бася и, обернувшись к панне Дрогоевской, позвала:
   - Кшися! Кшися! Иди сюда, я что-то тебе скажу!
   - Вот я! - отвечала панна Дрогоевская.
   - Пан Заглоба говорит, что ни одна особа перед Кетлингом  не  устоит,
глядеть на него опасно. Я смотрю, и как будто бы ничего, а ты?
   - Бася! Бася! - строго, словно читая мораль, произнесла Кшися.
   - Признавайся, нравится он тебе?
   - Опомнись! Знай меру! И не болтай всякий  вздор,  пан  Кетлинг  идет
сюда.
   Кшися не успела еще и сесть, как Кетлинг приблизился и спросил:
   - Смею ли я сим славным обществом насладиться?
   - Милости просим! - отвечала панна Езерковская.
   - Тогда спрошу смелее - о чем шла речь?
   - О любви! - выпалила, не задумываясь, Бася.
   Кетлинг сел рядом с Кшисей. Минуту они  молчали,  потому  что  Кшися,
обычно умевшая поддержать беседу и светский  тон,  в  присутствии  этого
рыцаря как-то странно робела. Наконец он сказал:
   - Правда ли, разговор шел о столь возвышенном предмете?..
   - Да! - тихим голосом отвечала панна Дрогоевская.
   - Я был бы счастлив услышать ваши мысли на сей счет, сударыня.
   - Простите, сударь, мне и смелости, и ума на такой ответ  не  хватит.
Тут, пожалуй, за вами первое слово.
   - Кшися права! - вмешался Заглоба. - Говори же!..
   - Ну что же, спрашивайте, сударыня! - отвечал Кетлинг.
   Он  устремил  взор  к  небесам,  задумался,  а  потом,  не  дожидаясь
вопросов, заговорил тихо, словно сам с собою беседуя:
   - Любовь - тяжкое бремя: свободного  она  делает  рабом.  Как  птица,
пронзенная стрелой, падает к ногам охотника, так  и  человек,  сраженный
любовью, припадает к стопам любимой. Любовь - это  увечье,  человек  как
слепец, кроме нее, ничего вокруг не видит...