улице Длугой, чтобы побывать на службе во всех костелах, а заодно  и  на
праздничную сутолоку поглазеть.
   Кетлинг и тут держался гостеприимным хозяином, хоть и  чужеземец,  он
лучше других знал Варшаву, всюду  у  него  были  люди,  готовые  оказать
услугу. Он был необычайно предупредителен и,  казалось,  угадывал  чужие
желания,  в  особенности  Кшисины.  Трудно  его  было  не  любить.  Пани
Маковецкая, помня наказы  Заглобы,  поглядывала  на  них  с  Кшисей  все
благосклоннее, а если до сей поры не сказала о нем  ни  слова,  то  лишь
потому, что и Кетлинг молчал. Впрочем, почтенная  "тетенька"  не  видела
ничего  предосудительного  в  том,  что  рыцарь  так  верно  служит   ее
племяннице, тем паче рыцарь столь знаменитый, получавший знаки  внимания
не только от слуг, но и от знати, так умел  он  привлечь  всех  своей  и
впрямь необычной  красотой,  щедростью,  обходительностью,  кротостью  с
друзьями, мужеством на поле брани.
   "Положусь на волю божью, а там уж как муж скажет, но я им  мешать  не
стану", - думала про себя пани Маковецкая.
   Так она порешила, и теперь Кетлинг чаще виделся с Кшисей,  проводя  в
ее обществе почти весь день.  Впрочем,  из  дому  выходили  все  вместе.
Заглоба брал под руку пани Маковецкую, Кетлинг - Кшисю,  а  Бася,  самая
юная, шла сама по себе, то забегая вперед, то останавливаясь в  торговых
рядах - поглядеть на товары и диковинки заморские, каких она до сей поры
и не видывала. Кшися понемногу привыкла к Кетлингу, и теперь, когда  она
шла, опираясь на его руку, ловя каждое его слово и вглядываясь  в  черты
его, сердце ее билось ровно, не робость испытывала она, не стеснение,  а
ни с чем не сравнимую радость и блаженство. Они почти  не  расставались:
вместе преклоняли колени в костелах, их голоса звучали слитно в молитвах
и божественных песнопениях.
   Для Кетлинга чувства его не были загадкой; Кшися то ли из робости, то
ли пытаясь сама себя обмануть, еще не сказала себе: "Люблю его", но  меж
тем они любили друг друга все сильнее.
   Их сближало еще и дружество, и некое родственное чувство, но о  любви
не было сказано ни слова, и поэтому день за днем проходили как в сладком
сне, и ничто не нарушало их согласия. Впрочем, черные тучи раскаянья уже
сгущались над Кшисей, но пока затишье не кончилось. Теперь, когда, ближе
узнав Кетлинга, она перестала дичиться, дружество, расцветшее под  сенью
любви, принесло успокоение и мир  в  ее  душу,  голова  не  шла  кругом,
волненье в крови улеглось. Они были вместе, им было легко и отрадно,  но
Кшися, всей душой отдавшись этой радости, не думала над тем, что вот-вот
счастье ее кончится и для этого  довольно,  чтобы  Кетлинг  сказал  одно
только слово - "люблю".
   Вскоре слово это было сказано. Однажды, когда пани Маковецкая  вместе
с Басей были в гостях у больной кумы,  Кетлинг  уговорил  Кшисю  и  пана
Заглобу пойти в королевский замок, которого Кшися никогда еще не  видела
и о котором люди повсюду рассказывали всякие чудеса. Отправились втроем.
Щедрость Кетлинга открыла перед ними все двери, и слуги встречали  Кшисю
такими низкими поклонами, словно бы она была королевой, посетившей  свои
владения. Кетлинг, который отлично знал замок, водил ее по пышным  залам
и покоям. Они поглядели на театр, на королевские  бани,  постояли  перед
картинами, на которых изображались битвы и победы королей  Сигизмунда  и
Владислава над восточными ордами; вышли на террасы  полюбоваться  видом.
Кшися не могла опомниться от  удивления.  Кетлинг  показывал  ей  всякие
разности, а иногда умолкал и, глядя в ее темно-голубые глаза,  казалось,
говорил: "Что за дело мне до этих чудес, когда ты со мной, мое  чудо!  И
до сокровищ этих, когда ты рядом со мной, мое сокровище".
   Девушка внимала этим безмолвным речам. А он, войдя с ней  в  один  из
королевских покоев, остановился у закрытых дверей и сказал:
   - Отсюда и до алтаря недалеко. Переход почти к самому клиросу  ведет.
Там король с королевой обычно слушают мессу.
   - Я дорогу туда хорошо знаю, - вставил словечко  Заглоба,  -  с  Яном
Казимиром  я  накоротке  был,  случалось,  и  Мария   Людвика   ко   мне
благоволила, тогда  они  и  меня  приглашали  послушать  мессу,  дабы  в
обществе моем побыть и набожностью моей укрепить дух свой.
   - Не желаете ли пойти взглянуть, сударыня? - спросил  Кетлинг,  делая
слуге знак, чтобы отворил двери.
   - Пойдемте, - отвечала Кшися.
   - Ступайте без меня, - сказал пан Заглоба, - ноги у вас  молодые,  не
болят, а я на своем веку, слава  богу,  натоптался  довольно.  Ступайте,
ступайте, а уж я здесь с человеком останусь. Если вы и  по  две  молитвы
прочтете, все равно не буду в обиде, отдохну малость.
   И они пошли.
   Кетлинг взял Кшисю за руку и повел по длинному переходу. Руки  ее  он
не прижимал к сердцу, шел  сосредоточенный  и  спокойный.  Иногда  вдруг
силуэты их освещались боковыми окошками, а  потом  снова  погружались  в
темноту. Сердце у Кшиси  билось  чуть  чаще  обычного,  потому  что  они
впервые оказались наедине, но спокойствие и кротость Кетлинга  понемногу
передались ей. Наконец они поднялись на клирос, что был справа,  тут  же
за скамьями, неподалеку от большого алтаря.
   Они опустились на колени и начали молиться. В  костеле  было  тихо  и
пусто. Перед большим алтарем горели две  свечи,  но  в  глубине  костела
царил торжественный полумрак. Только сквозь разноцветные стекла проникал
свет, радужные его  блики  освещали  их  спокойные,  сосредоточенные  на
молитве, ангельски прекрасные лица.
   Кетлинг первым поднялся с колен и, не смея нарушать тишины в костеле,
заговорил шепотом:
   - Посмотрите на эту бархатную спинку, на ней вмятины от голов - здесь
сиживали король с королевой.  Королева  всегда  сидела  с  той  стороны,
поближе к алтарю. Отдохните немного на ее месте...
   - Правда ли, что  она  всю  жизнь  была  несчастлива?  -  усаживаясь,
шепнула Кшися.
   - Я слышал эту историю еще ребенком, ее сказывали во  всех  рыцарских
замках. Может быть, она и в самом деле была несчастлива, не могла  выйти
замуж за того, кому отдала свое сердце .
   Кшися откинулась, касаясь головой углубления, оставшегося на память о
сидевшей здесь когда-то Марии Людвике .  Она  закрыла  глаза;
какое-то мучительное чувство сжимало грудь, холодом  повеяло  от  пустой
ниши, покой, еще минуту назад переполнявший ее, сменился леденящим  душу
оцепенением. Кетлинг молча смотрел на нее, тишина казалась замогильной.
   Мгновенье спустя Кетлинг стал перед Кшисей на колени  и  заговорил  с
жаром, уже не робея:
   - В том нет греха, что здесь, в святом этом месте, я стою перед тобой