Володыевским едут?
   - Пан Заглоба? - отозвался маленький рыцарь.
   - Михал, друг!
   Тут пан Заглоба стал поспешно вылезать из брички. Только он перекинул
одну ногу, как Володыевский соскочил с коня и в мгновенье  ока  оказался
рядом. Узнавши при свете месяца Басю,  он  схватил  ее  за  обе  руки  и
воскликнул:
   - Привет и поклон вам сердечный!  А  где  панна  Кшися?  Сестра?  Все
здоровы?
   - Слава богу, здоровы! Приехали! Наконец-то! - отвечала трепещущая от
волнения Бася. - И дядюшка здесь? Дядюшка!
   Воскликнув это, она кинулась на шею пану Маковецкому,  подошедшему  к
повозке,  а  пан  Заглоба  тем  временем   заключил   в   объятья   пана
Володыевского. После долгих приветствий  началась  церемония  знакомства
пана стольника с паном Заглобой, и оба всадника, отдав коней челядинцам,
пересели в повозку - Маковецкий с Заглобой на  заднее  сиденье,  Бася  с
Володыевским - на переднее.
   Расспросам, возгласам, восклицаниям не было конца, как  всегда  после
долгой разлуки.
   Пан Маковецкий спрашивал про жену, а Володыевский еще раз осведомился
о здоровье панны Кшиси; он, казалось, был несколько  озадачен  внезапным
отъездом Кетлинга, но все это мелькнуло вскользь,  второпях,  пан  Михал
спешил рассказать, что поделывал в глухой стороне, у  себя  на  заставе,
как он там за ордынцами охотился, как ему порой тоскливо  бывало,  но  и
пользительно - старой жизни изведать.
   - Вот стало быть... - рассказывал  он,  -  поначалу  показалось  мне,
будто давние времена вернулись, и мы - Скшетуский, Кушель, Вершулл и я -
снова в Лубнах вместе. И только, когда мне рано утром казачок ведро воды
умыться принес, глянул я на себя - а волосы на висках седые, нет, думаю,
не тот я, что был, но, впрочем,  иной  раз  кажется,  что  пока  желания
прежние остаются, то и человек прежний.
   - В самую точку попал! Видно, там на свежей травке да на  приволье  и
разум твой сил набрался, потому что никогда еще столь  быстрым  не  был.
Как говорится, охота пуще неволи! Нет лучшего лекарства от меланхолии.
   - Что правда, то правда, - добавил пан Маковецкий.  -  Там  у  Михала
колодцы глубокие, потому как родников поблизости нет. И вот скажу я вам,
как выйдут  на  рассвете  солдаты  к  колодцу,  как  заскрипят  журавли,
просыпаешься  да  встаешь  с  такой  охотой,  что  готов  господа   бога
благодарить за одно только, что на свете живешь.
   - Ой! Вот бы мне туда на денечек! - воскликнула Бася...
   - Тут только одно средство, - сказал пан Заглоба, -  выходи  за  пана
ротмистра замуж.
   - Рано или  поздно  пан  Нововейский  ротмистром  станет,  -  вставил
словечко маленький рыцарь.
   - Ну вот! - в сердцах воскликнула Бася, - я, чай, не  просила  вместо
гостинца пана Нововейского везти.
   - А я и не его привез вовсе, а сладости да орешки. Панне  Басе  здесь
сладко будет, а ему там, бедняге, горько.
   - Вот и отдали бы все ему, пусть грызет орешки, пока усы не вырастут.
   - Полюбуйся на них, - сказал Маковецкому Заглоба, - так  они  всегда,
одно только утешенье, что proverbium   гласит:  "Кто
кого любит, тот того и бьет".
   Бася промолчала, а пан  Володыевский,  словно  бы  дожидаясь  ответа,
весело взглянул на  ее  юное,  освещенное  ясным  светом  лицо,  которое
показалось ему вдруг таким красивым,  что  он  невольно  подумал:  "Черт
возьми, до чего хороша, плутовка, глаз не оторвешь!.."
   Впрочем, и еще какая-то мысль промелькнула у него  в  голове,  потому
что он тотчас же обернулся к кучеру:
   - А ну гони!
   Бричка после этих слов покатилась так быстро, что какое-то время  все
ехали молча, и только, когда колеса заскрипели  по  песку,  Володыевский
сказал:
   - И какая вдруг Кетлинга муха укусила!  Перед  самым  моим  приездом,
перед выборами - уехать...
   - Англичанам столько же дела до  наших  выборов,  сколько  до  твоего
приезда, - ответил Заглоба, - впрочем, Кетлинг и  сам  в  горе  великом,
оттого что пришлось ему уехать и нас покинуть!..
   Бася уже хотела было добавить: "Не нас, а Кшисю", но что-то  удержало
ее, и она не сказала ни слова ни об этом, ни о Кшисином решении  уйти  в
монастырь. Женским чутьем она угадала, что  обе  вести  могут  причинить
пану Михалу боль, заставить его страдать. Эта боль отозвалась в ее душе,
и она при всей своей живости вдруг умолкла.
   "О Кшисиных помыслах он и так узнает, - подумала Бася, - но коли  пан
Заглоба не проронил ни словечка, лучше и мне помолчать".
   А тем временем Володыевский подгонял кучера.
   - Живей! Живей!
   - Лошадей и всю кладь мы в Праге оставили, - говорил  пан  Маковецкий
Заглобе, - и поехали сам-четверт, хоть и время к ночи, но на  месте  нам
не сиделось.
   - Верю, - отвечал Заглоба, -  видели,  чай,  какие  толпы  в  столицу
съехались? За  заставами  биваки  да  торговые  ряды  -  ни  пройти,  ни
проехать. Чего только люди о  нынешних  выборах  не  говорят!  Дома  при
оказии все расскажу...
   Тут пошли разговоры о политике. Пан Заглоба  все  старался  исподволь
выведать  позицию  стольника,  а  потом,  обернувшись  к  Володыевскому,
спросил без обиняков:
   - Ну а ты, Михал, на чьей стороне будешь?
   Но Володыевский вместо ответа вздрогнул, словно только  пробудившись,
и сказал:
   - Может, они уже спят, а может, мы их увидим сегодня?
   - Спят, наверное, - отвечала Бася, и ее чуть сонный  голос  прозвучал
как колокольчик, - но проснутся и непременно выйдут вас встретить.
   - Так ты полагаешь, душа моя? - радуясь, спросил маленький рыцарь.
   И,  снова  взглянув  на  Басю,  освещенную  светом  месяца,  невольно
подумал: "Ах, черт возьми, до чего хороша!"
   До дому было уже рукой  подать.  Отворив  ворота,  въехали  во  двор.
Тетушка и Кшися мирно  спали,  только  слуги  были  начеку,  ждали  пана
Заглобу с барышней к ужину. В доме началась суета; Заглоба велел  будить
людей, накрыть столы.
   Пан стольник хотел подняться к жене, но она, услышав  голоса  и  шум,