- Кшися молчит как рыба.
   - Так, может, сам шотландец?
   - Нет, но только он из-за нее в Англию собрался. Всех  вокруг  пальца
обвел, кроме меня.
   - Чудно! - сказал Заглоба.
   А Бася в ответ:
   - Это ваша, сударь, работа; вы их свели.
   - Сиди тихо, не суй нос не в свое дело!  -  отвечал  Заглоба,  больше
всего задетый тем, что слова ее слышит латычевский стольник.
   Помолчав немного, он добавил:
   - Я их сводил? Я советовал? Это мне нравится!
   - А то нет, скажете? - отвечала девушка.
   Дальше они ехали в полном  молчании.  Пан  Заглоба,  однако,  не  мог
избавиться от мысли, что Бася права и что без него  здесь  не  обошлось.
Мысль эта грызла его  всю  дорогу,  а  при  этом  коляска  тряслась  как
проклятая, и старого шляхтича понемногу стали одолевать  укоры  совести,
он готов был винить во всем одного себя. "Володыевский и  Кетлинг  имели
бы резон, коли б, сговорившись, отрезали мне уши. Женить кого-то  против
воли, все равно что задом наперед на кобылу сажать. Тыщу раз  права  эта
козявка. Если случится поединок, кровь Кетлинга будет мне вечным укором.
И что это мне на старости лет неймется? Не иначе нечистый попутал.  Мало
того, напоследок чуть было в дураках не оставили, еле догадался, с  чего
вдруг Кетлинг собрался за море  ехать,  а  эта  галка  в  монастырь,  но
гайдучок-то все уловил с ходу".  Тут  задумался  пан  Заглоба,  а  через
минуту сказал:
   - Огонь, не девка! Видно, глаза у Михала как у рака, не в том  месте,
где надобно, коли он ею ради той куклы пренебрег.
   Наконец добрались до города. Тут-то  и  началась  неразбериха.  Никто
толком  не  знал,  где   теперь   обитает   Кетлинг,   где   остановился
Володыевский, а найти их было не легче, чем иголку в стогу сена.
   Заглоба повел всех ко двору великого гетмана, там им сказали, что как
раз нынче утром Кетлинг должен отплыть за море. Сказывали,  Володыевский
здесь тоже успел побывать,  всех  про  Кетлинга  спрашивал,  но  где  он
теперь, не ведал никто. Быть может, примкнул к  хоругви,  что  раскинула
шатры в поле. Пан Заглоба велел ехать к лагерю,  но  и  там  не  удалось
напасть на след. Объехали все постоялые дворы на улице Длугой,  побывали
на Праге, все без толку.
   Тем временем наступила ночь, о гостинице и  думать  было  нечего,  на
ночевку решили ехать домой.
   Все  приуныли.  Бася  даже  всплакнула  украдкой,  набожный  стольник
твердил  молитвы,  и  Заглоба  был  не  в  своей  тарелке,  но   пытался
развеселить и себя, и попутчиков.
   - Хо! - сказал он. - Мы тут с ног сбились, а пан Михал,  быть  может,
уже дома!
   - Или в чистом поле! В поединке заколот! - воскликнула Бася. И,  упав
на сиденье, забилась и запричитала:  -  Язык  мне  вырвать  надо!  Я,  я
виновата! О боже, я, никак, с ума схожу.
   - Полно! - успокоил ее Заглоба.  -  Не  ты  виновата!  И  знай,  коли
схватились они - не Михалу лежать в чистом поле.
   - А мне и того рыцаря тоже жалко!  Хорошо  же  мы  за  гостеприимство
отплатили! Боже! Боже!
   - Правду говорит, - добавил пан Маковецкий.
   - Да будет тебе! Кетлинг, поди, уже к Пруссии подъезжает.  Слыхали  -
уехал один. Бог даст, встретятся они,  вспомнят  про  старую  дружбу  да
службу. Ведь, бывало, стремя о стремя ездили,  одно  седло  им  подушкой
служило, вместе отбивали набеги, немало вражьей крови  пролили.  На  все
войско  дружбой  своей  славились,  а  Кетлинга   за   пригожесть   пани
Володыевской величали. Быть не может, чтобы, встретившись, не  вспомнили
они этого.
   - Иногда и так бывает, - бойко начал стольник, - самая верная  дружба
в ненависть лютую переходит. Помнится, у нас в Латычеве пан  Дейма  пана
Убыша зарубил, а ведь они лет двадцать были неразлучны, где один, там  и
другой, я могу вам,  судари  мои,  коли  угодно,  сию  грустную  историю
поведать.
   - Если бы голова моя сейчас свободна  была,  я  бы  охотно  послушал,
страх до чего люблю подобные истории, как и  рассказы  любезной  супруги
вашей, ведь она ни одной  подробности  касательно  фамильного  древа  не
упустит; да только оторопь меня  берет,  едва  слова  ваши  о  дружбе  и
ненависти вспомню. Боже упаси от такой напасти, боже упаси!
   Впрочем, стольника не так-то легко было унять.
   - Одного звали пан Дейма, другого - пан  Убыш!  Оба  люди  достойные,
друзья не разлей вода.
   - Ой! Ой! Ой! - застонал  Заглоба.  -  Будем  уповать  на  милосердие
божье, что на сей раз такое не случится, а не то - Кетлингу крышка!
   - Беда! - помолчав минуту, продолжал стольник. - О чем  это  я?  Ага!
Дейма и Убыш! Помню, как сегодня это было... Одна смуглянка...
   - Вечно эти смуглянки! Пигалица, того гляди, ветром сдует,  а  такого
пива наварит, хлебнешь - на ногах не устоишь.
   - А ты, ваша милость, Кшисю не обижай! - неожиданно воскликнула Бася.
   - Если бы Михал в  тебя  влюбился,  не  было  бы  такого,  -  отвечал
Заглоба.
   За разговором доехали до дому. При виде освещенных окон сердца у всех
забились живее в надежде, что Володыевский уже вернулся.
   Но навстречу вышла  пани  Маковецкая,  озабоченная  и  встревоженная.
Узнав, что все поиски напрасны, она залилась  слезами,  запричитав,  что
никогда уж больше не увидит брата; Бася с плачем ей вторила,  да  и  сам
Заглоба приуныл.
   - Завтра с утречка опять поеду, - сказал он, - может, что разузнаю.
   - Вдвоем искать будем, - отозвался стольник.
   - Нет уж, вы, ваша милость, женщин утешьте. Ежели Кетлинг жив, я  дам
знать.
   - Слыханное ли дело! Ведь  мы  в  доме  у  этого  человека  живем!  -
воскликнул стольник. - Завтра нужно другое жилье подыскивать, а на худой
конец шатры в поле раскинуть.
   - Ждите вестей, а то опять разминемся. Буде Кетлинг зарублен...
   - Полно тебе, сударь, говори тише! - воскликнула пани  Маковецкая.  -
Не дай бог слуга услышит, да Кшисе передадут, она и так в чем душа...
   - Пойду к ней, - сказала Бася.
   И помчалась наверх. Старики остались в заботах  и  тревоге.  Мысль  о
том, что Кетлинг, убитый, остался в чистом  поле,  наполняла  их  сердца