женским  чутьем  что  он  подозрителен,  горд  и  болезненно  переживает
унижения, которым, верно, часто подвергается из-за своего  сомнительного
происхождения. И потому, не делая различий между  ним  и  паном  Снитко,
разве что  только  отдавая  дань  уважения  возрасту  последнего,  стала
расспрашивать молодого сотника, за какие заслуги он был после битвы  под
Кальником повышен в звании.
   Заглоба,  разгадав  Басин  замысел,  тоже  то  и  дело  обращался   к
Меллеховичу. Молодой татарин, хотя поначалу  дичился,  отвечал  толково,
манеры же его не только не выдавали  простолюдина,  а  напротив  -  даже
удивляли некой изысканностью.
   "Не может в нем холопья кровь течь - разве б он сумел так держаться?"
- подумал Заглоба.
   А вслух спросил:
   - Родитель твой в каких проживает краях?
   - В Литве, - покраснев, ответил Меллехович.
   - Литва велика. Это все равно что сказать: "в Речи Посполитой".
   - Теперь уже не в Речи Посполитой: тамошние края  от  нас  отошли.  У
родителя моего возле Смоленска именье.
   - Было и у меня  там  большое  поместье  -  от  бездетного  родича  в
наследство досталось; только  я  все  бросил  и  пошел  Речи  Посполитой
служить.
   - Так и я делаю, - ответил Меллехович.
   - И достойно поступаешь, сударь! - вставила Бася.
   Один только  Снитко,  прислушиваясь  к  разговору,  легонько  пожимал
плечами, словно желая сказать: "И все же  бог  весть,  кто  ты  такой  и
откуда!"
   Заглоба, заметив это, снова обратился к Меллеховичу:
   - А ты-то сам, - спросил он, -  Христову  исповедуешь  веру  иль,  не
сочти за обиду, во грехе живешь?
   - Я принял христианство, отчего и отца пришлось покинуть.
   - Ежели ты его потому покинул, всевышний тебя не оставит. Первый знак
господней милости, что тебе дозволено вино пить; не отрекись ты от своих
заблуждений, вовек бы не попробовал.
   Пан Снитко рассмеялся, но Меллеховичу, видно, не  по  нутру  пришлись
расспросы,  касающиеся  его  личности  и  происхождения,  и   он   снова
насупился.
   Заглобу, впрочем, это  не  смутило.  Молодой  татарин  не  очень  ему
понравился, особенно  потому,  что  минутами  -  не  лицом,  правда,  но
движениями и взглядом - напоминал знаменитого казацкого атамана Богуна.
   Меж тем подали обед.
   Остаток дня прошел в  последних  приготовлениях  к  отъезду.  В  путь
отправились назавтра чуть свет, а вернее, еще ночью, чтобы в тот же день
быть в Хрептеве.
   Подвод  набралось  не  меньше  дюжины,  так  как  Бася  решила  щедро
пополнить запасы хрептевских кладовых; за возами шли изрядно навьюченные
верблюды и лошади, пошатываясь под тяжестью  круп  и  копченостей,  а  в
конце каравана - с полсотни волов и  небольшое  стадо  овец.  Возглавлял
шествие Меллехович со своими липеками, драгуны  же  ехали  возле  крытой
коляски, в которой сидели Бася с паном  Заглобой.  Басе  очень  хотелось
пересесть на своего жеребчика, но старый шляхтич упросил  ее  не  делать
этого, по крайней мере, в начале и в конце путешествия.
   - Ехала б ты спокойно, - объяснил он ей, - я бы слова не  сказал,  но
ты тотчас начнешь гарцевать да  уменьем  своим  похваляться,  а  супруге
коменданта негоже так себя вести.
   Бася чувствовала себя счастливой и была весела, как пташка. С тех пор
что она вышла замуж, было у нее два горячих желания: первое  -  подарить
Михалу сына, и второе - поселиться с маленьким рыцарем хоть на  годик  в
какой-нибудь сторожевой крепости вблизи  Дикого  Поля  и  там,  на  краю
пустыни, жить солдатской жизнью, вкусить ратных подвигов, ходить наравне
со всеми в походы, своими глазами увидеть степи, испытать  опасности,  о
которых она столько слышала с малолетства. Об этом Бася  мечтала  еще  в
девичестве, и вот теперь мечтам ее предстояло  осуществиться,  притом  с
любимым человеком  и  знаменитейшим  наездником,  про  которого  в  Речи
Посполитой говорили, что он неприятеля хоть под землей отыщет.
   У Баси точно крылья за спиною выросли  и  такая  радость  переполняла
душу, что порой ее одолевала охота кричать и прыгать, и  не  делала  она
этого только потому, что обещала себе  держаться  степенно  и  завоевать
любовь солдат.
   Она  поделилась  своими  мыслями  с  Заглобой,  а  тот,  усмехнувшись
снисходительно, сказал:
   - Уж там тебя будут  на  руках  носить,  не  сомневайся!  Женщина  на
заставе - где такое увидишь!..
   - А понадобится - я и пример подам.
   - Чего?
   - Как чего  -  отваги!  Боюсь  только,  за  Хрептевом  еще  гарнизоны
поставят: в Могилеве, в Рашкове и дальше, у самого Ягорлыка, - тогда нам
татар не видать как своих ушей.
   - А я другого боюсь - не о себе, конечно, заботясь, а о тебе: что  мы
их чересчур часто будем видеть. Думаешь, у  чамбулов  один  только  путь
есть - через Рашков и Могилев? Они и прямо с востока, из  степей,  могут
прийти, а то подымутся по молдавскому  берегу  Днестра  и  махнут  через
границу Речи Посполитой, где им вздумается, хоть  бы  и  выше  Хрептева.
Разве только разнесется слух, что я в Хрептеве поселился,  -  тогда  они
его далеко обходить будут, потому как меня давно знают.
   - А Михала, что ль, не знают? Михала, что ли, не будут обходить?
   - И его будут,  пока  большой  силы  не  соберут,  что  вполне  может
случиться. Впрочем, он их сам постарается найти.
   - В этом я не сомневаюсь! Неужто в Хрептеве  настоящая  пустыня?  Это
ведь совсем недалеко!
   - Самая что ни на есть настоящая. Когда-то, еще в мои  молодые  годы,
тамошние места были густо заселены. Едешь - и на каждом шагу  то  хутор,
то село, то городишко. Знаем, бывали! Я еще помню, Ушица была  настоящий
город-крепость! Пан Конецпольский-старший старостой меня туда прочил. Но
потом сброд поднял мятеж, и все пошло прахом. Уже когда  мы  за  Елешкой
Скшетуской ездили, кругом пустыня была, а потом еще чамбулы раз двадцать
там побывали... Теперь пан Собеский снова у казачья и татар, как  у  пса
из пасти, эти земли  вырвал...  Но  людей  здесь  пока  еще  мало,  одни
разбойники по оврагам сидят...
   Тут  Заглоба  принялся  оглядывать  окрестность  и  качать   головою,
вспоминая былые времена.