- Господи, - говорил он, - когда мы за Елешкой ехали,  мне  казалось,
старость уже на носу, а теперь, думается, я тогда  молодой  был  -  ведь
почти двадцать четыре года прошло. У Михала твоего, молокососа, волос на
лице было не больше, чем на моем кулаке. А места эти у меня в памяти так
и стоят, словно мы вчера здесь проезжали! Кустарник только  разросся  да
леса  поднялись  после  того,  как   agricolae
разбежались...
   И в самом деле, сразу за Китайгородом пошли  дремучие  леса  -  тогда
большая часть этого края была ими покрыта. Кое-где, впрочем, особенно  в
окрестностях Студеницы, встречались и открытые поляны, и  тогда  путники
видели ближний берег Днестра и обширное пространство за рекою, вплоть до
холмов на горизонте.
   Дорогу им преграждали глубокие овраги  -  обиталища  диких  зверей  и
людей, еще  более  диких,  чем  звери,  -  то  узкие  и  обрывистые,  то
расширяющиеся кверху,  с  пологими  склонами,  поросшими  густым  лесом.
Татары Меллеховича спускались вниз с осторожностью: когда конец  эскорта
был еще на высоком краю яра, передние всадники словно проваливались  под
землю. Басе и пану Заглобе часто приходилось вылезать из  коляски:  хотя
Володыевский  и  проложил  наспех  дорогу,   ехать   порой   становилось
небезопасно. На дне оврагов били ключи, бежали, журча по камням, быстрые
ручейки, взбухавшие весной, когда таяли степные снега.  Солнце,  правда,
еще сильно пригревало леса и степи, но в каменистых котловинах  путников
пронизывал леденящий  холод.  Скалистые  склоны  густо  заросли  хвойным
лесом;  мрачные,  черные  деревья,  взбираясь  на  самые  края  оврагов,
казалось, стараются  заслонить  глубокие  провалы  от  золотистых  лучей
солнца. Местами, однако, на целых участках леса деревья были переломаны,
повалены, стволы в диком беспорядке громоздились один на другой, грудами
валялись  искореженные,  совершенно  высохшие  или  покрытые   порыжелой
листвой и хвоей ветки.
   - Что случилось с этим бором? - спрашивала Бася у Заглобы.
   - Кое-где это, возможно,  старые  засеки  -  либо  местный  люд  орде
заграждал путь, либо нашим войскам мятежники,  -  а  кое-где  молдавские
ветры прогулялись: старые люди говорят, в этих ветрах  мороки,  а  то  и
бесы хороводы водят.
   - А ты, сударь, видел когда-нибудь бесовские хороводы?
   -  Видеть  не  видел,  но   слыхал,   как   чертенята   забавы   ради
перекликались: "Ух-ха! Ух-ха!" Спроси Михала, он тоже слышал.
   Бася при всей своей отваге злых духов немного  побаивалась  и  потому
спешно принялась креститься.
   - Страшные места! - сказала она.
   В некоторых ярах и вправду было страшно: там не только мрак стоял, но
и мертвая тишина. Ветерок не пробежит, листья и  ветки  на  деревьях  не
зашелестят; слышался лишь топот и пофыркиванье лошадей, скрип  телег  да
предостерегающие окрики возниц в самых опасных местах. Порой татары  или
драгуны затягивали песню, но сама пуща не отзывалась ни  человечьим,  ни
звериным голосом.
   Мрачные овраги производили тягостное впечатление,  но  наверху,  даже
там, где тянулись дремучие леса, путникам было чем порадовать глаз. День
выдался по-осеннему тихий. Солнце свершало свой путь по небесному своду,
не омраченному ни единым облачком, щедро заливая светом  холмы,  поля  и
леса. В его  лучах  сосны  казались  красно-золотыми,  а  нити  паутины,
цепляющиеся за ветки деревьев, за бурьян и  травы,  сверкали  так  ярко,
будто сами были  сотканы  из  солнечных  бликов.  Дело  шло  к  середине
октября, и множество птиц, в особенности те, что страшатся холодов,  уже
потянулись из Речи Посполитой к Черному морю: на небе можно было увидеть
и косяки летящих с громким криком журавлей, и гусей, и стаи чирков.
   Там и сям, высоко  в  небесной  голубизне,  парили  на  распростертых
крыльях орлы - грозные недруги  обитателей  подоблачных  высей;  кое-где
медленно кружили, высматривая добычу, хищные ястребы. Однако, чаще всего
в открытом поле, встречались и такие птицы,  которые  высоко  летать  не
любят, а прячутся среди высоких трав. Поминутно из-под  копыт  татарских
бахматов с шумом вспархивали стайки рыжеватых куропаток;  несколько  раз
Бася видела - правда, издалека - стоящих на страже дроф, и тогда щеки ее
вспыхивали, а глаза начинали сверкать.
   - Мы с Михалом будем их борзыми травить!  -  кричала  она,  хлопая  в
ладоши.
   - Будь у тебя муж домосед, - говорил Заглоба, - у  него  бы  с  такой
супругой в два счета борода поседела, но я  знал,  кому  тебя  отдавать.
Другая хотя бы благодарна была...
   Бася  тотчас  расцеловала  Заглобу  в  обе  щеки,  а   он   до   того
расчувствовался, что сказал:
   - Уж как на старости лет теплая лежанка мила, а любящие сердца милее.
   А потом добавил задумчиво:
   - Странное дело: всю жизнь я вашу сестру любил, а  спроси  за  что  -
ведь не сумею ответить; сколько среди вас изменниц,  ветрениц...  Только
что беспомощные, будто малые дети; не дай бог,  на  твоих  глазах  какую
обидят - сердце от сострадания на куски разорвется. Поцелуй-ка меня  еще
разок, что ли!
   Бася готова была весь свет расцеловать  и  потому  немедля  исполнила
желание Заглобы, после чего они продолжали путь  свой  в  преотличнейшем
настроении. Ехали  очень  медленно,  иначе  бы  идущие  позади  волы  не
поспевали за всадниками, а оставлять их  в  лесу  с  небольшою  горсткой
людей было опасно.
   По мере приближения к Ушице местность становилась все холмистее, пуща
непролазнее, а овраги глубже. Постоянно то телеги ломались, то  начинали
баловать кони, отчего  случались  долгие  проволочки.  Старый  шлях,  по
которому некогда ездили в Могилев , за двадцать лет так зарос
лесом, что от него и  следов  почти  не  осталось,  поэтому  приходилось
держаться троп, проложенных войсками во время давних и недавних походов,
но тропы эти часто уводили в сторону и всегда были  едва  проходимы.  Не
обошлось и без происшествия.
   У лошади Меллеховича, ехавшего  во  главе  татар,  на  крутом  склоне
заплелись ноги, и она скатилась  на  каменистое  дно  оврага,  покалечив
своего седока: тот так сильно расшиб макушку, что даже на какое-то время
лишился сознанья.  Бася  с  Заглобой  тотчас  же  пересели  на  запасных
лошадей, а татарина молодая комендантша велела уложить в коляску и везти
с осторожностью. И потом останавливала караван возле каждого  родника  и
собственными   руками   обвязывала   пострадавшему   голову   тряпицами,
смоченными в холодной ключевой воде. Он довольно долго лежал с закрытыми
глазами, но потом разомкнул веки, а  когда  склонившаяся  над  ним  Бася