свои и Басины деньги несколько деревенек вблизи Каменца, и обошлись  они
ему недорого: в тех краях уже  кое-кто,  опасаясь  турецкого  нашествия,
спешно распродавал имущество. В имениях своих  маленький  рыцарь  вводил
строгие военные порядки, неспокойный люд усмирял,  отстраивал  спаленные
хаты, сооружал фортеции, то  есть  оборонные  крепостцы,  куда  назначал
временные гарнизоны из своих солдат,  -  словом,  как  в  былые  времена
ревностно защищал отечество, так теперь рьяно хозяйствовал, не выпуская,
впрочем, из руки сабли.
   Слава его имени служила наилучшей защитой его владениям. С некоторыми
мурзами он, по обычаю, лил воду на сабли и заключал  побратимство,  иных
бивал.  Своевольные  казацкие  отряды,  разрозненные  ватаги   ордынцев,
степные разбойники и головорезы с  бессарабских  хуторов  трепетали  при
одном упоминании о "Маленьком Соколе" - и потому табуны  его  лошадей  и
гурты овец, буйволы и верблюды без опаски бродили по степи. Даже соседей
его  уважали.  Состояние  пана  Михала  при   помощи   дельной   супруги
умножалось. Он был окружен почетом и любовью.  Родимая  земля  наградила
его высоким званием, гетман его любил, хотинский паша, вспоминая о  нем,
губами чмокал, в далеком Крыму, в Бахчисарае, с почтением повторяли  его
имя.
   Хозяйство, война и любовь - вот чем теперь заполнена была его жизнь.
   Знойное лето 1671 года застало чету Володыевских  в  родовой  Басиной
деревне Сокол. Деревня эта была жемчужиной их владений.  Там  они  пышно
принимали приехавшего их навестить Заглобу, которому ни дорожные тяготы,
ни преклонный возраст  не  помешали  исполнить  торжественное  обещание,
данное Володыевским на свадьбе.
   Однако шумным пиршествам и радости хозяев по поводу приезда  дорогого
гостя вскоре пришел конец:  от  гетмана  был  получен  приказ,  согласно
которому  Володыевский  назначался  комендантом  в  Хрептев,   где   ему
надлежало нести сторожевую службу, охранять молдавскую границу, собирать
слухи, ползущие из пустыни, отгонять случайные чамбулы и очистить округу
от гайдамаков.
   Маленький рыцарь,  будучи  солдатом,  беззаветно  преданным  отчизне,
немедля приказал челяди согнать  стада  с  лугов,  навьючить  верблюдов,
вооружиться и в полной готовности ждать выступления в поход.
   Но сердце его разрывалось при мысли о разлуке  с  женой,  которую  он
любил мужней и отцовской любовью - так любил, что просто дышать без  нее
не мог, а брать с собой в глухие  и  дикие  ушицкие  пущи  и  подвергать
опасностям не хотел.
   Однако Бася уперлась, что поедет с ним.
   - Подумай, - говорила она, - неужто мне спокойней  здесь  оставаться,
нежели там, под охраной войска, подле тебя жить? Лучше твоего шатра  мне
не надобно крова: я за тебя для  того  пошла,  чтоб  делить  с  тобой  и
лишения, и труды, и опасности. Здесь меня тревога сгложет, а там,  рядом
с таким воином, я буду себя в безопасности чувствовать, как  королева  в
Варшаве; ну, а скажешь, в поход идти, пойду и в поход. Да я тут без тебя
глаз не сомкну, куска не проглочу. Все  равно  не  выдержу  и  полечу  в
Хрептев, а прикажешь меня не пускать, у ворот заночую и до тех пор стану
тебя упрашивать да слезы лить, пока ты не сжалишься.
   Володыевский, ошеломленный  таким  взрывом  чувств,  схватил  жену  в
объятия и стал осыпать жаркими поцелуями ее розовое личико; она  тоже  в
долгу не осталась.
   - Я бы не противился, - сказал он  наконец,  -  если  б  нас  обычная
сторожевая служба ждала да схватки с ордынцами. Людей там и впрямь будет
достаточно: со мной пойдет хоругвь генерала подольского    и
еще одна, пана подкомория, а кроме того, Мотовило со своими  казаками  и
Линкгаузовы   драгуны.  Разом  около  шестисот  солдат,  а  с
обозными и вся тысяча наберется. Я  другого  боюсь:  хоть  горлопаны  из
варшавского сейма в это не желают верить,  но  мы  здесь,  на  окраинных
землях, в самом скором времени ожидаем  начала  большой  войны  со  всею
турецкой ратью. Это и пан  Мыслишевский  подтвердил,  и  хотинский  паша
каждый божий день повторяет, да и гетман полагает, что султан не оставит
Дорошенко без помощи и объявит войну - великую войну! - Речи Посполитой.
И что тогда мне с тобою делать, милый мой цветочек,  praemium  мой,  дар
божий?
   - Что с тобой станется, то и со мною. Не хочу иной судьбы, твою  хочу
разделить...
   Тут Заглоба, до тех пор молчавший, сказал, обратившись к Басе:
   - Коли вас турки схватят, хочешь не  хочешь,  а  твоя  судьба  совсем
иной, нежели у Михала, будет. Ха! После казаков, шведов, гиперборейцев и
бранденбургской своры - турецкие псы! Говорил я ксендзу Ольшовскому: "Не
доводите Дорошенко до  отчаяния,  он  от  безвыходности  переметнется  к
туркам". Ну и что? Не послушали меня! Наслали  на  Дороша  Ханенко  , а  теперь  Дорош  волей-неволей  должен  турчину  поклониться  и
вдобавок на нас его  повести.  Помнишь,  Михал,  я  при  тебе  остерегал
ксендза Ольшовского?
   - Видно, ты его, сударь, в другое время остерегал, я что-то такого не
припомню, - ответил маленький рыцарь. - Но все,  что  ты  про  Дорошенко
говоришь, сущая правда, да и пан гетман  подобного  мнения,  и  даже,  я
слыхал, располагает письмами от Дороша, из которых то же самое  следует.
Впрочем, так или иначе, переговоры начинать уже поздно. А поскольку твоя
милость умом весьма остер, не премину испросить  у  тебя  совета:  брать
Баську в Хрептев или здесь лучше оставить?  Одно  еще  учти:  глушь  там
страшная. Деревенька всегда была захудалая, а за двадцать лет через  нее
столько раз казацкие ватаги и чамбулы проходили, что, боюсь, теперь  там
доски целой не найти. Кругом сплошь овраги, заросшие лесом,  глубоченные
пещеры и разные потаенные места, в которых сотнями разбойники  прячутся,
не говоря уж о тех, что приходят из Валахии.
   - Разбойники при такой силе, как у тебя, - пустяк, - сказал  Заглоба,
- чамбулы тоже: если крупные покажутся, о них загодя будет слышно,  а  с
мелкими ты и сам справишься.
   - Ну что! - вскричала  Бася.  -  Говорила  я!  Разбойники  -  пустяк!
Чамбулы - пустяк! С такою  силой  Михал  меня  ото  всей  крымской  рати
защитит!
   - А ты не встревай, не путай мысли, - оборвал ее  Заглоба,  -  не  то
против тебя рассужу.
   Бася торопливо зажала обеими ладошками рот и головку втянула в плечи,
притворясь, будто ужасно боится пана Заглобы, - а он, хоть и видел,  что
любимица его шутит, был весьма польщен и, положа свою старческую руку на
светловолосую Басину голову, промолвил:
   - Не бойся, так уж и быть, я тебя порадую!
   Бася поспешно эту руку поцеловала, поскольку и впрямь многое зависело