время тянулось куда медленнее; после отъезда пана Михала в доме никто не
бывал, и день проходил за днем в скуке и однообразии.
   Пани Маковецкая поджидала мужа, считая оставшиеся до выборов  дни,  и
только о нем и говорила; Бася приуныла. А тут еще пан  Заглоба  досаждал
ей, уверяя, что она, дав отставку Нововейскому, теперь жалеет  об  этом.
Бася и впрямь была бы рада даже его визитам, но, сказав себе: "Ноги моей
здесь не будет", он уехал на заставу вслед за Володыевским.
   Пан Заглоба, желая навестить пострелят, собирался к  Скшетуским,  но,
видно, отяжелел и все откладывал отъезд, шутливо  уверяя  Басю,  что  на
старости  лет  в  нее  влюбился  и  намерен  просить  ее  руки.  А  пока
довольствовался обществом  Кшиси:  тетушка  с  Басей  частенько  уезжали
вдвоем в гости к львовской своей приятельнице. Кшисю почтенная дама  при
всей своей доброте не жаловала, и она оставалась дома.  А  случалось,  и
пан Заглоба, уехав с вечера в Варшаву, отводил  там  душу  в  милой  его
сердцу компании и возвращался домой лишь на другой день  к  вечеру,  под
хмельком, и тогда Кшися, оставшись совсем одна, размышляла на досуге  то
о Володыевском, то о том, что могло бы ее ждать, если бы жребий  не  был
брошен, а чаще всего о том, как выглядел бы неведомый  соперник  Михала,
королевич из сказки...
   Однажды, когда она сидела у окна, в задумчивости глядя на  освещенную
заходящим солнцем дверь, где-то неподалеку от дома вдруг послышался звон
колокольчика. "Не иначе, как тетушка с Басей вернулись", -  промелькнуло
у нее в голове, но она не двинулась с места и даже  глаз  не  отвела  от
двери, а тем временем дверь отворилась, и из  темной  глубины  навстречу
девушке выступил незнакомый мужчина.
   В первую минуту Кшисе показалось, что  она  спит  или  грезит  наяву,
столь чудную узрела картину... Перед нею был молодой  человек  в  черном
одеянии чужеземца, с огромным белым  кружевным  воротником.  Когда-то  в
детстве Кшися видела генерала коронной артиллерии пана Арцишевского ,  который  и  платьем,  и  благородной  внешностью   поразил   ее
воображение. Точно так же был одет  и  незнакомец,  но  только  красотой
своей он затмил и пана Арцишевского, и всех  ступавших  когда-нибудь  по
земле  мужей.  Ровно  подстриженные  волосы  обрамляли   лицо   поистине
редкостной красоты. Черные брови оттеняли белизну мраморного чела, глаза
глядели мечтательно  и  грустно,  свободно  кудрявились  светлые  усы  и
небольшая бородка. Это было  удивительное  лицо,  дышавшее  мужеством  и
благородством, лицо херувима и рыцаря в равной мере. Кшися  глядела,  не
веря глазам, и понять не могла - видит ли  она  сон  или  живой  человек
перед нею. А он замер - то ли впрямь  удивленный,  то  ли  из  учтивости
делая вид, будто изумлен красотою девушки. Наконец,  шагнув  вперед,  он
снял шляпу и стал размахивать ею, подметая перьями  пол.  Кшися  встала,
ноги у нее подгибались, она то краснела, то бледнела и  наконец  закрыла
глаза.
   И тут прозвучал его голос, низкий и мягкий как бархат.
   - Я Кетлинг оф Эльджин. Друг и товарищ пана Володыевского по  оружию.
Прислуга успела доложить, что мне выпала высокая честь и великое счастье
принять под своей крышей сестру и близких моего Пилада, но простите мне,
о благородная панна, мою неловкость, слуги не сказали  того,  что  видят
глаза мои, а они блеска вашего вынести не могут.
   Таким комплиментом приветствовал Кшисю  рыцарь  Кетлинг,  но  она  не
сумела ответить ему тем же, онемев от смущения. Догадалась  только,  что
закончил он  свою  речь  еще  одним  поклоном,  услышав  в  тишине,  как
шелестят, коснувшись пола, перья его шляпы. Она понимала, что непременно
нужно комплиментом  ответить  на  комплимент,  дабы  ее  не  приняли  за
сельскую простушку, но дух у нее перехватило, в висках  стучало,  сердце
колотилось, словно от великой усталости. Она  чуть  приоткрыла  глаза  -
перед ней,  склонив  голову,  стоял  Кетлинг  и  глядел  с  нежностью  и
восторгом. Кшися дрожащими  руками  схватилась  за  полы  платья,  чтобы
сделать кавалеру реверанс, но, на счастье, за дверью раздался  шум  и  с
возгласами: "Кетлинг! Кетлинг", в комнату, пыхтя, ворвался пан Заглоба.
   Они кинулись друг другу в объятья, а  панна,  понемногу  опомнившись,
украдкой поглядывала на рыцаря. Он обнимал Заглобу сердечно, но с  такой
благородной сдержанностью в каждом движении,  какая  или  передается  от
отца  к  сыну,  или  приобретается  в  самом  изысканном  обществе,  при
королевских и магнатских дворах.
   - Как поживаешь? - спрашивал Заглоба. - Рад тебе в твоем дому,  будто
в собственном. Дай на тебя взглянуть. Ха! Да ты похудел! Уж не амуры  ли
тому причиной? Ей-ей, похудел! Михал-то в хоругвь поехал. А ты  молодец,
что сюда завернул! Михал о монастыре больше  не  помышляет.  Сестра  его
приехала и барышень привезла. А девки, как репки!  Панна  Езерковская  и
панна Дрогоевская. Батюшки, Кшися-то здесь! Прошу прощения,  но  ведь  я
правду сказал, пусть у того глаза вылезут на  лоб,  кто  вам  в  красоте
откажет, ну а тебя пан Кетлинг и сам видит, не слепой.
   Кетлинг в третий раз склонил голову и сказал с улыбкой:
   - Цейхгаузом сей дом я оставил, а нашел Олимпом, ибо,  войдя,  увидел
богиню.
   - Как поживаешь, Кетлинг?! -  воскликнул  Заглоба,  не  довольствуясь
первым приветствием, и снова заключил рыцаря в объятья.  -  Это  что!  -
продолжал он. - Ты еще гайдучка не видел. Кшися хоть куда, но и та  мед,
мед! Как поживаешь, Кетлинг?! Дай тебе бог здоровья. Буду говорить  тебе
"ты"! Ладно? Старому так сподручнее... Рад гостям, да? Перед сеймом  все
дворы да гостиницы забиты  были,  пани  Маковецкая  здесь  обосновалась,
теперь посвободней  стало,  и  она,  должно  быть,  дом  снимет.  Негоже
барышням в обители холостяка оставаться, люди коситься будут, и  сплетен
не оберешься.
   - Помилуйте! Никогда я на  это  не  соглашусь!  Володыевский  мне  не
просто друг, он мне названый брат, и пани Маковецкую я как сестру у себя
принять готов. А вас, сударыня, молю за  меня  заступиться.  Хотите,  на
колени стану.
   Сказав это, Кетлинг опустился перед Кшисей на колени и прижал к губам
ее руку, при этом он с мольбой смотрел ей  в  глаза,  то  весело,  то  с
грустью, а она все заливалась румянцем, пока наконец Заглоба не сказал:
   - Ай да Кетлинг. Не успел приехать,  а  уже  на  коленях.  Непременно
скажу об этом  пани  Маковецкой.  За  натиск  хвалю!  А  ты,  душа  моя,
полюбуйся, вот они, светские обычаи!..
   - Светская жизнь мне неведома!.. - тихонько шепнула  панна,  смущаясь
все больше.
   - Могу ли я надеяться на помощь вашу? - спрашивал Кетлинг.
   - Встаньте, сударь!..
   - Могу ли я на вашу помощь надеяться? Я брат пана  Михала.  Если  дом
опустеет, он нам этого вовек не простит.