щеки, словно тебя кто щиплет, и  усы  шевелятся,  и  на  голове  хохолок
торчит, ты и сопишь, и каблучками постукиваешь, и дышишь тяжко,  с  ноги
на ногу переступаешь, словно  нетерпеливый  конь,  а  это  все  страстей
верные signa . Болтай кому хочешь, что  это  дружба,  у
меня свои глаза есть.
   - Видят то, чего нет и в помине...
   - Ах, если бы я заблуждался! Если бы ты  о  моем  гайдучке  помышлял!
Покойной ночи, Михал! Гайдучка бери  в  жены,  гайдучка!  Гайдучок  всех
краше! Бери, бери гайдучка!..
   Сказав это, пан Заглоба встал и вышел из комнаты.
   Пан Михал всю ночь ворочался с боку на  бок,  не  мог  уснуть,  мысли
разные ему покоя не давали. Все ему чудилось лицо панны Дрогоевской,  ее
глаза с длинными ресницами, пушок над верхней губой. Иногда нападала  на
него дремота, но видения не отступали. Просыпаясь,  он  думал  о  словах
Заглобы и о том, как редко изменял этому человеку здравый смысл.  Иногда
в полусне мелькало перед  ним  румяное  личико  Баси,  и  он  вздыхал  с
облегчением, но потом Басю вытесняла  Кшися.  Повернется  бедный  рыцарь
лицом к стене и видит ее глаза; повернется на другой бок во тьме ночной,
и снова перед ним ее глаза, а во взоре томность и словно бы  надежда  на
что-то. Иногда ресницы опускались, как бы говоря: "Да будет воля  твоя"!
Пан Михал даже приподнимался впотьмах и начинал креститься.
   Под утро сон совсем оставил его. Тяжко, грустно  ему  стало.  Совесть
его замучила, горько упрекал он себя, что не ту, давнюю, любимую,  перед
собою видит, а душа и  сердце  его  полны  живою.  Показалось  ему,  что
совершил он тяжкий грех, забыв о покойной, и, встрепенувшись, в потемках
выскочил из постели и начал читать молитвы.
   Помолившись, приложил палец ко лбу и сказал:
   - Надо ехать, да поскорее, а про дружбу эту забудь, пан Заглоба  дело
говорит...
   Повеселев и успокоившись, пан Михал  сошел  вниз  к  завтраку.  После
завтрака он  занялся  фехтованием  с  Басей  и,  глядя,  как  она  машет
сабелькой, раздувает ноздри и дышит прерывисто, невольно залюбовался ею.
   Пан Михал  избегал  Кшисю,  а  она,  заметив  это,  глядела  на  него
изумленными глазами. Но он старался избегать даже ее взгляда.  Сердце  у
Михала обливалось кровью, но он держался. После обеда пан Михал вместе с
Басей направился во флигель, где  у  Кетлинга  был  еще  один  оружейный
склад. Показывал Басе всевозможные  сабли  и  мечи  да  ружья  с  хитрым
устройством. Вместе с ней стрелял в цель из астраханских луков.
   Бася радовалась и резвилась как дитя, пока не вмешалась тетка.
   Так прошел второй день. На  третий  Володыевский  вместе  с  Заглобой
поехали  в  Варшаву,  во  дворец  Даниловичей,  узнать  про  отъезд,   а
вернувшись, вечером за ужином пан Михал объявил дамам,  что  едет  через
неделю.
   Сказал это словно бы между прочим - невзначай и весело. На Кшисю даже
не глянул.
   Девушка всполошилась, заговорила с ним, он был приветлив,  учтив,  но
не отходил от Баси.
   Заглоба, полагая, что пан Михал внял его словам, потирал  от  радости
руки. Но от острого его взора не могла укрыться Кшисина печаль.
   "Вон как ее разобрало! - думал он. -  Ну  да  ничего!  Такова  уж  их
женская натура. А Михал-то каков! В другую сторону повернул быстрее, чем
ждали. Ох и лихой малый, вихрь, огонь, таким был и таким будет!"
   Но сердце у Заглобы было доброе, и вскоре  ему  стало  искренне  жаль
непременно нужно ей утешение придумать".
   И, зная, что седины оградят его от кривотолков, он после ужина подсел
к девушке и ласково провел рукой по черным шелковистым ее волосам. А она
сидела неподвижно, устремив на  него  взгляд  своих  добрых  глаз,  чуть
удивленная, но признательная.
   Вечером у дверей, ведущих в  комнату  Володыевского,  Заглоба  слегка
толкнул его локтем в бок.
   - Ну что? - сказал он. - Каков наш гайдучок?
   - Атаман! - отвечал Володыевский. - Все вверх дном  перевернет.  Одна
четверых стоит. Ей бы полком командовать!
   - Полком, говоришь?! Ну да, вместе с тобой, а  там,  глядишь,  вашего
полку бы и прибыло... Покойной ночи! Кто их разберет, этих женщин? Когда
ты на Баську поглядывать стал, видел, как Кшися убивалась?
   - Не видел!.. - отвечал маленький рыцарь.
   - Ее как будто подменили!
   - Покойной ночи! - повторил Володыевский и закрыл дверь.
   Полагаясь  на  удаль  маленького  рыцаря,   пан   Заглоба,   пожалуй,
просчитался и вообще сделал ложный шаг, рассказав ему о Кшисе. Пан Михал
растрогался чуть не до слез.
   - Вот как я отплатил ей за доброту, за то, что она меня как сестра  в
часы грусти утешала... -  говорил  он  себе.  -  А  впрочем,  чем  же  я
провинился? - продолжал он, подумав немного. - Что  сделал?  Избегал  ее
целых три дня, а  это  и  неполитично,  пожалуй!  Обидел  горлинку,  это
небесное созданье. За то, что она мои vulnera    исцелить
хотела, я ей черной неблагодарностью отплатил. Если бы я хоть знал  меру
и, чувства скрывая, не избегал ее, но нет, не  хватает  у  меня  ума  на
такие тонкости.
   И зол был на себя пан Михал,  а  вместе  с  тем  великое  сострадание
пробудилось в его груди.
   И невольно Кшися казалась ему теперь бедным, обиженным  созданьем.  С
каждым мгновением он упрекал себя все больше.
   - Экий я barbarus, однако, экий barbarus, - повторял он.
   И Кшися снова вытеснила Басю из его сердца.
   - Пусть кто хочет женится на этой попрыгунье, на этой трещотке,  этой
вертихвостке! - говорил он себе. - Нововейский или сам дьявол - мне  все
едино!
   Ни в чем не повинная Бася вызывала у него теперь злость и  досаду,  и
ни разу ему не пришло в голову, что злостью своей  он  обижает  ее  куда
больше, чем притворным равнодушием Кшисю.
   Кшися женским умом своим тотчас почувствовала смятенье  пана  Михала.
Ей и обидно, и горестно было, что маленький рыцарь ее избегает, и все же
она понимала, что одна чаша должна перевесить -  судьба  сведет  их  еще
ближе или разведет навсегда.
   При мысли о скором отъезде пана Михала она все больше тревожилась.  В
сердце девушки не было любви. Она ее еще не  знала.  Но  была  исполнена
великой готовности любить.
   А впрочем, быть может, пан Михал слегка и вскружил ей голову. Он  был