- Потому что такая наша судьба! Кетлинг не изменник, но такая уж наша
судьба, потому что мы самые несчастные из всех людей.
   - А, чтоб этих  еретиков  гром  разразил!  -  крикнул  мечник.  -  На
невинных нападают, обирают, крадут,  в  тюрьме  держат...  Пропали  наши
головы! Честным людям не житье в такие времена!
   Тут он начал ходить быстрыми шагами по  комнате  и  угрожать  кому-то
кулаками, а потом, скрипнув зубами, вымолвил:
   - Лучше уж воевода виленский, в тысячу раз лучше даже Кмициц, чем эти
надушенные шельмы без стыда и совести!
   А когда Оленька, ничего не ответив, начала  плакать  еще  горше,  пан
мечник смягчился и вскоре повел другие речи:
   - Не плачь. Кмициц мне потому подвернулся на язык, что уж он-то  нас,
по крайней мере, выручил бы из этого вавилонского плена. Он бы  тебя  не
отдал всем этим Браунам, Кетлингам, Патерсонам и  самому  Богуславу.  Да
нет, все они, изменники, одинаковы! Не плачь! Слезами горю не  поможешь,
а тут надо помозговать. Ладно, пусть не хочет Кетлинг  помогать...  Чтоб
его перекосило!.. Тогда без него обойдемся... Вроде в тебе есть  мужской
гонор, а в тяжелом случае и ты можешь хлюпать... Что говорит Кетлинг?
   - Он говорит, что князь велит  нас  стеречь  как  военных  пленников,
опасаясь, как бы вы,  дядюшка,  не  собрали  отряда  и  не  пошли  бы  с
конфедератами.
   Пан мечник подбоченился:
   - А! А! Шельма, испугался! И правильно, поскольку  я  так  и  сделаю,
богом клянусь!
   - Получив приказ по службе, Кетлинг отвечает за него своей честью.
   - Ну и хорошо!.. Обойдемся без помощи еретиков!
   Оленька вытерла слезы.
   - Думаете, дядя, что будет можно?
   - Я думаю, что это нужно, а если нужно, то тогда  и  можно,  хоть  бы
пришлось на канатах спускаться из этих окошек.
   А барышня тут же:
   - Извини, что я плакала... Давай скорей думать!
   Слезы у нее мгновенно высохли, брови сошлись  с  прежней  энергией  и
решительностью.
   Как-то  сразу  выяснилось,  что  мечник  не  может  найти  выхода  из
положения и что девица соображает намного лучше. Но и  у  нее  дело  шло
туго, поскольку было ясно, что их тут должны стеречь как следует.
   Тогда они решили ничего не предпринимать раньше, чем в Тауроги придут
первые вести от Богуслава. И на этом они сосредоточили все свои надежды,
уповая на божье возмездие для изменника родины и нечестивца. Ведь он мог
и погибнуть, мог тяжело заболеть, его  мог  побить  Сапега,  и  тогда  в
Таурогах бы начался переполох, и уж никто бы не смотрел за воротами  так
усердно.
   - Знаю я пана Сапегу, - говорил, подбадривая себя и Оленьку,  мечник,
- это вояка не из быстрых, но аккуратный и страшно упрямый. Его верность
королю и отчизне exemplum для всех. Все заложил,  распродал,  но  собрал
такую силу, против которой Богуслав  одно  ничтожество.  Этот  почтенный
сенатор, а тот ветрогон, этот верующий католик, а тот  еретик,  у  этого
солидность, а тому все гори  огнем!  И  за  кем  будет  тут  виктория  и
божеское благословение? Отступит  радзивиллова  ночь  перед  сапегинским
днем, отступит! Неужели нет на этом свете справедливости и  наказания!..
Подождем давай новостей и помолимся за успех сапегинского оружия.
   И они стали ждать, однако прошел долгий месяц, тяжелый для измученных
сердец, прежде чем прибыл первый гонец, и то не в Тауроги, а к Стенбоку,
в Королевскую Пруссию.
   Кетлинг, который после разговора с Оленькой не смел показаться ей  на
глаза, прислал ей тут же записку следующего содержания:
   "Князь Богуслав победил пана Кшиштофа Сапегу под Бранском;  несколько
хоругвей кавалерии и пехоты уничтожено под корень. Он идет  на  Тыкоцин,
где стоит Гороткевич".
   Для Оленьки это был просто гром с ясного неба.  По  своей  девической
простоте она считала, что полководческие таланты и рыцарские суть одно и
то же, а поскольку она видела  в  Таурогах,  как  Богуслав  с  легкостью
побеждал самых способных рыцарей, она по той же простоте вообразила, что
он являет собою злую, но непобедимую силу, против коей никто не устоит.
   И надежда, что кто-нибудь одолеет Богуслава, совершенно гасла в  ней.
Напрасно мечник успокаивал ее и утешал тем, что молодой князь не мерился
еще силами со старым Сапегой,  напрасно  ей  доказывал,  что  даже  одно
только звание гетмана, которым король только что  украсил  старого  пана
Сапегу, должно дать этому последнему превосходство над  Богуславом,  она
не верила, не смела верить.
   -  Кто  его  победит?  Кто  перед  ним  устоит?..  -  спрашивала  она
постоянно.
   Дальнейшие сообщения, казалось, подтверждали ее страхи.
   Несколькими днями позже Кетлинг снова прислал записку с донесением  о
разгроме Гороткевича и взятии Тыкоцина. "Все Подлясье, - писал он, - уже
в руках князя, который, не ожидая пана Сапеги, сам идет на него большими
переходами".
   "Пан Сапега тоже будет разбит!" - подумала девушка.
   И тут прилетела как бы первая ласточка,  вестница  весны,  новость  с
другого края. На приморские земли Речи Посполитой она прилетела  поздно,
но зато была украшена всеми красками радуги, как дивная  легенда  первых
веков христианства, когда святые еще ходили по  земле,  служа  правде  и
справедливости.
   - Ченстохова! Ченстохова! - неслось из уст в уста.
   Сердца теплели и расцветали, как цветы на пригретой весенним  солнцем
земле. "Ченстохова защитила себя, видели ее  самое,  королеву  польскую,
как  она  прикрывала  стены  голубым  покровом;   смертоносные   гранаты
подкатывались перед ее святые  стопы,  ласкаясь,  как  домашние  псы;  у
шведов отсыхали руки, мушкеты  прирастали  к  их  башкам,  так  что  они
отступили в страхе и стыде".
   Чужие друг другу люди, слышав эту весть, падали друг другу в объятия,
плача от радости. Другие жаловались, что весть пришла так поздно.
   - А мы тут в слезах, - говорили,  -  мы  в  страданиях,  мы  в  муках
столько времени жили, а нужно было веселиться!
   И начало греметь по всей Речи Посполитой, и несся этот грозный грохот
от Понта Эвксинского до Балтики, так что дрожали волны обоих морей;  это
народ верный, народ набожный вставал как буря в защиту  своей  королевы.
Все сердца заполнила надежда,  все  зеницы  загорались  огнем;  то,  что
раньше казалось страшным и непобедимым, таяло на глазах.