- Кто его победит? - говорил девушке мечник. - Кто перед ним  устоит?
Теперь ты знаешь кто. Святая дева!
   И они оба с Оленькой  целыми  днями  лежали,  распластавшись  крестом
перед распятием, вознося богу  благодарность  за  милосердие  над  Речью
Посполитой; и перестали сомневаться в собственном спасении.
   О Богуславе же с давних пор ничего не стало слыхать, как будто он  со
всем своим войском канул в воду. Офицеры, оставленные в Таурогах, начали
проявлять беспокойство и всматриваться в свое неверное будущее.  Они  бы
предпочли этому глухому молчанию даже весть  о  поражении.  Но  ни  одна
весть не могла просочиться - наводящий страх Бабинич уже вышел со своими
татарами на князя и перехватывал всех гонцов.

ГЛАВА XX

   Но вот однажды в Тауроги прибыла в сопровождении конвоя из  полусотни
солдат панна Анна Борзобогатая-Красенская.
   Браун принял ее отменно вежливо, поскольку так  ему  повелело  письмо
Стаховича,  подписанное  самим  Богуславом  и  рекомендующее   оказывать
уважаемой   воспитаннице   княгини   Гризельды   Вишневецкой   всяческое
содействие. Девушка была и сама по себе не без шарма; с первой минуты по
приезде она принялась строить  глазки  Брауну,  так  что  угрюмый  немец
завертелся, как на  угольях;  также  она  стала  командовать  и  другими
офицерами,  одним  словом,  начала  распоряжаться  в  Таурогах,  как   в
собственном доме.  В  первый  же  день  она  познакомилась  с  Оленькой,
которая, правду сказать, смотрела на нее с  недоверием,  но  приняла  ее
вежливо, надеясь услышать какие-нибудь новости.
   Ануся же знала не так мало. Разговор начался с Ченстоховы,  поскольку
этого таурогские пленники жаждали прежде всего.  Мечник  навострил  уши,
чтобы ничего не упустить, и только время от  времени  прерывал  рассказы
Ануси восклицаниями:
   - Слава всевышнему!
   - Мне странно, - сказала наконец Ануся, - что до  вас  только  сейчас
дошли известия о чудесах пресвятой девы, это уже  давнишняя  история,  я
тогда еще была в Замостье, даже пан Бабинич еще за мной не приезжал - да
нет! За несколько недель до того... Потом уже начали всюду бить  шведов,
и в Великой Польше, и у нас, а больше всех пан Чарнецкий, они от  одного
звука его имени бегут без оглядки.
   - А! Пан Чарнецкий! - воскликнул, потирая руки, мечник. - Этот-то  им
задаст перцу. Я о нем слышал еще с Украины, солдат что надо!
   Ануся же только ручками с платья как бы пылинку стряхнула  и  сказала
как-то между делом, как о мелочи:
   - Да ну! Со шведами покончено!
   Старый  пан  Томаш  выдержать  уже  не  мог  и,  схвативши  ее  руку,
совершенно утопил эту малость в своих огромных  усищах  и  стал  яростно
целовать, а потом завопил:
   - Ах ты, моя прелесть! Ах ты, моя красавица!  Твоими  устами  да  мед
пить! Не иначе, как ангелок слетел к нам в Тауроги!
   Ануся тут же стала покручивать пальцами кончики  кос  и,  постреливая
из-под бровей глазками, сказала:
   - Да ну, какой из меня ангел! Ведь и коронные  гетманы  стали  шведов
бить, и все регулярное  войско  с  ними,  и  все  рыцарство,  и  собрали
конфедерацию в Тышовцах, и король присоединился к ним, и издали послание
короля  сейму,  и  даже   мужики   бьют   шведов,   и   пресвятая   дева
благословляет...
   Она  щебетала,  как  птичка,  но  от  ее  щебетанья  сердце   мечника
совершенно растаяло, и  хоть  некоторые  известия  уже  были  ему  не  в
новинку, мечник на радостях рыкнул на манер зубра;  а  по  лицу  Оленьки
потекли обильные тихие слезы.
   Увидев это,  Ануся,  имевшая  от  природы  доброе  сердце,  мгновенно
прыгнула к ней и, обвив руками ее шею, стала быстро говорить:
   - Ты не плачь, вельможная панна... Мне тебя жалко, я этого видеть  не
могу... Чего ты плачешь?
   И столько чистосердечия было в ее голосе, что недоверчивость  Оленьки
тут же растаяла, и бедная девушка заплакала еще пуще.
   - Ты такая красивая у нас, вельможная панна, - утешала ее Ануся, -  и
плачешь...
   - Я от радости, - отвечала Оленька, - и от горя, что мы тут  сидим  в
проклятой неволе, ни дня, ни часа не знаем...
   - Как это? У князя Богуслава?
   - Да, у этого изменника! У этого еретика! - взорвался пан мечник.
   А Ануся ему:
   - И со мной произошло то же самое, и потому я не плачу. Я не возражаю
вашей милости, что князь  изменник  и  еретик,  но  зато  он  придворный
кавалер и уважает наш пол.
   - Чтоб его черти так уважали в пекле! - ответил мечник. - Ты  еще  не
знаешь, на тебя, Ануся, он так не кидался, как на эту бедную девицу.  Он
ведь архишельма, и с ним Сакович такой же! Вот даст бог,  гетман  Сапега
обоих пристукнет!
   - Пристукнет так  пристукнет...  Князь  Богуслав  ужасно  больной,  и
войско у него слабое. Правда, он  напал  внезапно  и  победил  несколько
хоругвей и забрал Тыкоцин и меня в придачу, но ему ли мериться силами  с
Сапегой. Вы мне можете верить, я  обе  армии  видала...  У  пана  Сапеги
собрались самые большие рыцари, уж они справятся с князем Богуславом.
   - Видишь? Я тебе говорил? - обратился мечник к Оленьке.
   - Я князя Богуслава знаю давно, - продолжала Ануся, - он  родственник
обоих князей Вишневецких и семьи  Замойских;  один  раз  он  приезжал  в
Лубны, когда сам князь Иеремия ходил на татар в Дикое  Поле.  Поэтому  и
сейчас он приказал меня не трогать, потому что запомнил,  что  я  в  том
доме  была  своим  человеком  и  приближенной  княгини.   Я   была   еще
малюсенькая! Не то что сейчас! Господи, да кто бы тогда мог ожидать, что
он будет изменником! Но вы не печальтесь все равно, мои дорогие, он  или
уже не вернется, или же мы отсюда как-нибудь выберемся.
   - Да мы уже пробовали, - сказала Оленька.
   - И вам не удалось?
   - Да как же оно удастся, - ответил мечник. -  Мы  выдали  свою  тайну
одному  офицеру,  про  которого  думали,  что  он  нам  сочувствует,   а
оказалось, что он готов скорей помешать нам, чем помочь. Тут  у  них  за
старшего Браун, его сам черт не уговорит.
   Ануся опустила глаза.
   - Может быть, мне удастся. Надо только  подождать,  пока  пан  Сапега