что ни  малейшая  тревога  не  омрачала  его  лицо;  завидев  мчавшегося
Хамди-бея, он даже принялся напевать народную песенку:

   Сдуру, чай, тебя, собаку,
   Так и тянет с волком в драку -
   Нешто мыслимое дело,
   Чтоб волка ты одолела?


   А те двое сшиблись на средине поля,  меж  двумя  издали  наблюдавшими
шеренгами. На мгновение  замерли  все  сердца.  И  тут  змеистая  молния
мелькнула в ярком солнце над головами борцов: это кривой  булат  вылетел
из рук Хамди, подобно стреле, пущенной тетивою, сам же он стал клониться
в седле, как бы пронзенный уже клинком, и закрыл глаза, но  Володыевский
схватил его левой рукою за шею и,  ткнув  острие  рапиры  ему  подмышку,
погнал к своим. Хамди не сопротивлялся, даже сам погонял коня,  чувствуя
острие меж рукою и панцирем, и был как оглушенный, руки  его  беспомощно
повисли, а из глаз струились слезы. Володыевский передал  его  свирепому
Люсьне, а сам воротился в поле.
   Но в турецких дружинах  звучали  уже  трубы  и  дудки;  то  был  знак
поединщикам покинуть поле и вернуться в строй, и они поспешили к  своим,
унося в сердцах стыд, горесть и воспоминание о страшном всаднике.
   - Шайтан то был! - говорили друг другу спаги и мамелюки. - Кто с  ним
схватится, тому смерть суждена. Как есть шайтан!
   Польские поединщики постояли еще немного в знак  того,  что  поле  за
ними, а затем, издав троекратный победный клич, отступили под  прикрытие
своих орудий, из которых Потоцкий велел сызнова открыть огонь. Но  турки
стали отступать. Какое-то время на солнце мелькали  еще  бурнусы,  яркие
куфьи и сверкающие  мисюрки,  потом  все  скрыла  лазурь.  На  поле  боя
остались только порубленные  мечами  турки  и  поляки.  Из  замка  вышли
челядинцы, чтобы забрать и  схоронить  своих.  Затем  прилетели  вороны,
чтобы заняться погребением басурман, но пиршество их длилось недолго:  в
тот же вечер их спугнули новые рати пророка.

ГЛАВА LIII

   Назавтра  под  Каменец  прибыл  сам  визирь    во   главе
многочисленного войска - спаги, янычар и ополченцев из  Азии.  Поначалу,
судя по скоплению силы. думали, что он намерен приступить  к  осаде,  но
целью его был только осмотр стен. Прибывшие с  ним  инженеры  оглядывали
крепость и валы. Против  визиря  на  сей  раз  выступил  Мыслишевский  с
пехотою и отрядом охочих конников. Снова сошлись они в  единоборстве,  и
снова ко славе осажденных,  хотя  и  не  столь  громкой,  как  накануне.
Наконец визирь велел янычарам  для  пробы  подступиться  к  стенам.  Рев
орудий потряс город и замки.  Янычары,  близко  подойдя  к  расположению
войск  пана  Подчаского,  открыли  оглушительную  пальбу,  но  поскольку
Подчаский тотчас ответил сверху весьма метким огнем и  к  тому  же  было
опасение, что конница зайдет янычарам в тыл, те немедля ретировались  по
жванецкой дороге и воротились к главному войску.
   Вечером в город прокрался чех, который был в услужении у янычар-аги и
сбежал, получив от него палочные удары по пяткам. От  чеха  узнали,  что
неприятель обосновался в Жванце  и  занял  обширное  поле  близ  деревни
Длужек. Беглеца допросили с пристрастием, как турки думают - возьмут они
Каменец или нет? Тот ответил, что  в  войске  царит  бодрый  дух  и  что
пророчества благоприятны. Два дня назад перед султанским шатром  взвился
вдруг с земли как бы столб дыма, внизу тонкий, а  кверху  расширявшийся,
как гигантская кисть. Муфтии пояснили, мол, явление  это  означает,  что
слава падишаха достигнет небес и что он и  есть  тот  самый  властитель,
который  сокрушит  неодолимую  доселе  каменецкую  твердыню.  Это  очень
подняло дух в войске. Турки,  продолжал  перебежчик,  опасаются  гетмана
Собеского и подкрепления, ибо издавна помнят, сколь небезопасно мериться
силами с  войском  Речи  Посполитой  в  открытом  поле,  -  уж  лучше  с
веницейцами воевать, с венграми, с кем угодно. Но поскольку им известно,
что войска у Речи Посполитой кот наплакал, они надеются занять  Каменец,
хотя и не без труда. Каймакам Черный Мустафа  вознамеревался  тотчас  на
стены ударить, но визирь,  он  благоразумнее,  хочет  обложить  город  и
засыпать его ядрами. Султан после споров склонился к мнению визиря,  так
что следует ожидать регулярной осады.
   Так сказал перебежчик. Вести эти весьма огорчили и Потоцкого, и князя
епископа, и подкомория  подольского,  и  Володыевского,  и  всех  вообще
старших офицеров. Они рассчитывали на приступы и  надеялись,  что  город
отразит их с большими для неприятеля  потерями.  Из  опыта  им  известно
было, что идя на приступ, осаждающие несут  жестокий  урон,  что  каждая
отбитая атака ослабляет их дух и, напротив, придает силы осажденным. Как
збаражским рыцарям в  конце  концов  по  нутру  пришлось  сопротивление,
схватки  да  вылазки,  так  и  каменчанам,  глядишь,  могли   полюбиться
сражения,  если  б  они  еще  всякий  раз  завершались  бы  победой.  Но
регулярная осада, где главное дело - рытье апрошей, подкопы, накатыванье
орудий на позиции, - может только изнурить осажденных, ослабит их дух  и
склонит к переговорам. На  вылазки  тоже  рассчитывать  трудно;  оголять
стены, снимая оттуда солдат, нельзя, а челядинцы  и  обыватели  едва  ли
сумеют за стенами замка противостоять янычарам.
   Рассудив так, старшие офицеры весьма огорчились, и  счастливый  исход
обороны представился им куда менее вероятным. Да он и был маловероятным,
и причина крылась  не  только  в  турецкой  мощи,  но  и  в  них  самих.
Володыевский как солдат не имел себе равных, но он не  обладал  величием
вождя. Кто несет в себе солнце, тот способен зажечь всех вокруг, тот же,
в ком пылает костер, хотя бы и яркий,  зажигает  лишь  тех,  кто  рядом.
Таков был и маленький рыцарь. Не умел он и не мог уделить другим от духа
своего,  как   и   передать   свое   искусство   фехтования.   Потоцкий,
главнокомандующий, вовсе не был воитель, и  вдобавок  ему  не  доставало
веры в себя, в других, в  Речь  Посполитую.  Князь  епископ  в  основном
рассчитывал на  переговоры;  брат  его  больше  руками  работал,  нежели
головой. На подкрепление нечего было надеяться: хоть и велик был  гетман
Собеский, но сейчас бессилен. Бессилен был  и  король,  да  и  вся  Речь
Посполитая.
   16 августа подоспел хан с ордой и Дорошенко со своими  казаками.  Оба
заняли необозримые поля вокруг  Оринина.  Суфангаз-ага  в  тот  же  день
вызвал на переговоры Мыслишевского и  посоветовал  отдать  город.  "Если
сделаете это незамедлительно, - сказал  он,  -  можете  рассчитывать  на