Переглянулся маленький рыцарь с Маковецким и с другими офицерами.
   - Это что же, шутка или всерьез? - спросили несколько голосов.
   И все примолкли.
   - Ваше преподобие! - сказал наконец Володыевский. - Множество войн  я
прошел - и татарскую, и казацкую, и московскую, и шведскую,  а  о  таких
аргументах не слыхивал. Да ведь не для того султан  сюда  прибыл,  чтобы
нам потрафлять, но чтобы свою выгоду блюсти. С  какой  же  стати  он  на
перемирие согласится, коль ему пишут, что нам  в  это  время  угодно  за
вспоможением послать?
   - А не согласится, все останется как есть, - возразил князь епископ.
   - Кто о перемирии молит, - Володыевский ему на это, - тот страх  свой
выказывает и бессилие, а кто на подмогу рассчитывает, тот стало быть,  в
собственные силы не верит. Узнал о том из письма пес басурманский, и это
нам вред причинило непоправимый.
   Опечалился, заслышав такое, князь епископ.
   - Я мог и не быть здесь, - молвил он, - да не покинул я в беде  своих
овец и теперь вот упреки терплю.
   Маленькому рыцарю тотчас стало жаль достойного  прелата,  он  упал  к
ногам его, поцеловал ему руку и так сказал:
   - Упаси меня боже  упрекать  вас,  но  коль  скоро  у  нас  consilium
, я говорю, что мне опытность подсказывает.
   - Но что же делать? Пусть это mea  culpa,  но  что  делать?  Как  зло
поправить? - спросил епископ.
   - Как зло поправить? - повторил Володыевский.
   И задумался на мгновение, а после весело вскинул голову.
   - А можно! Прошу, судари, всех со мною!
   И вышел, а за ним офицеры. Четверть часа спустя Каменец до  основания
сотряс гром орудий. А Володыевский, учинив  вылазку  с  охочими  людьми,
напал на спящих в апрошах янычар и принялся крошить их, пока не  рассеял
всех и не отогнал к табору. После чего воротился к генералу, у  которого
застал еще ксендза Ланцкоронского.
   - Ваше преподобие! - сказал он весело. - А вот вам и совет мой.

ГЛАВА LIV

   После вылазки вся ночь прошла в стрельбе, хотя  и  отрывочной,  а  на
рассвете дали знать, что несколько турков стоят возле замка, ждут,  пока
к ним выйдут для переговоров. Как-никак надобно было  узнать,  чего  они
хотят, и старейшины  на  совете  поручили  Маковецкому  и  Мыслишевскому
объясниться с басурманами.
   Чуть погодя к ним присоединился Казимеж Гумецкий, и они  отправились.
Турков было трое: Мухтар-бей, Саломи - паша Рущукский, и третий - Козра,
толмач. Встреча состоялась под открытым небом за воротами  замка.  Турки
при виде парламентеров стали кланяться, кончиками пальцев касаясь груди,
губ и лба, поляки любезно  их  приветствовали  и  спросили,  с  чем  они
пожаловали.
   На это Саломи сказал:
   -  О  возлюбленные!  Великая  обида  нанесена  владыке  нашему,   все
почитающие справедливость не могут  не  сокрушаться,  и  сам  предвечный
покарает вас, коли вы не образумитесь. Вы же прислали  Юрицу,  он  челом
бил визирю нашему и просил его о  перемирии,  а  после  того,  едва  мы,
доверившись добродетели вашей, высунули головы из прикрытий и шанцев, вы
принялись палить из орудий  и,  выскочив  за  городские  стены,  трупами
правоверных устелили дорогу до самых шатров падишаха.  Действия  сии  не
могут остаться безнаказанными, разве что вы, мои  возлюбленные,  немедля
замки и город  нам  отдадите,  выказав  тем  великое  свое  сожаление  и
огорчение.
   На что Маковецкий ответил:
   - Юрица, пес этакий, инструкции нарушив, велел денщику своему  еще  и
белый флаг вывесить, за что и  будет  наказан.  Князь  епископ  приватно
спрашивал, возможно ли перемирие, но ведь и вы,  пока  письма  туда-сюда
шли, по нашим шанцам стрелять не прекращали (а я сам тому свидетель, мне
осколки каменьев в физиономию угодили), стало быть, и от нас перерыва  в
пальбе не вправе были требовать. Коль вы пришли перемирие  предложить  -
милости просим, а коли нет - передайте, любезные,  владыке  своему,  что
мы, как и прежде, намерены и стены, и  город  защищать  до  самой  своей
смерти или, вернее, пока вы в скалах  этих  смерть  не  найдете.  Ничего
более, любезные, сказать вам не имеем и желаем, чтобы  бог  продлил  дни
ваши и до глубокой старости жить вам дозволил.
   Побеседовав таким образом, парламентеры разошлись.
   Турки воротились к визирю, а Маковецкий, Гумецкий и Мыслишевский -  в
замок, где их  забросали  вопросами,  с  чем  они  отправили  султанских
посланников. Те пересказали требования турков.
   - Вы их не примите, братья дорогие,  -  сказал  Казимеж  Гумецкий.  -
Короче, эти псы хотят, чтоб мы до вечера им ключи от города отдали.
   Поднялся шум.
   - С нами не разживется пес  басурманский,  -  слышалась  полюбившаяся
фраза. - Не дадимся, с позором его отгоним! Не желаем!
   Приняв такое решение, все разошлись,  и  тут  же  началась  стрельба.
Турки успели уже втащить на позиции много тяжелых орудий, и ядра,  минуя
валы, стали падать на город. Пушкари в городе и замках трудились в  поте
лица весь остаток дня и всю ночь. Полегших некому было заступить, некому
было подносить ядра и  порох.  Только  перед  рассветом  немного  утихла
канонада.
   Но едва занялся день  и  на  востоке  заалелась  окаймленная  золотом
полоска утренней зари, как в  обоих  замках  забили  тревогу.  В  городе
проснулись  все,  кто  спал,  кучки  сонных  людей  выходили  на  улицы,
внимательно прислушивались.
   - Приступ готовится! - говорили люди, указуя в сторону замков.
   - А что пан Володыевский там ли? - раздавались тревожные голоса.
   - Там, там! - отвечали им.
   В капеллах замков били колокола, со всех сторон  слышался  барабанный
бой. В неверном свете утра,  когда  в  городе  было  сравнительно  тихо,
голоса эти звучали таинственно и торжественно.  В  ту  же  минуту  турки
приступили к утреннему намазу, шелест молитвы, подобно эху, обегал  весь
нескончаемый  табор.  Множество  басурман  зашевелилось  у  шатров.   Из
утреннего  сумрака  выступало  нагромождение  больших  и  малых  шанцев,
апрошей, тянувшихся длинной линией вдоль замка. И вдруг  по  всей  длине
этих  укреплений  взревели  тяжелые   турецкие   пушки,   громким   эхом
откликнулись скалы Смотрича, и поднялся  грохот  столь  невообразимый  и