столь благоприятные  условия,  о  каких  дотоле  в  истории  осад  и  не
слыхивали". Князь епископ  поинтересовался  было,  что  это  за  условия
такие, но на него в совете цыкнули, и татарам ответили отказом.
   18 августа начали  подходить  турки,  а  с  ними  и  сам  повелитель.
Раздались окрест морем безбрежным.  "Ляшская"  пехота,  янычары,  спаги.
Каждый паша вел войско своего пашалыка: шли жители Европы, Азии, Африки.
За ними  двигался  нескончаемый  обоз  с  гружеными  возами,  в  которые
впряжены были  мулы  и  буйволы.  Многоцветным  этим  полчищам  во  всем
разнообразии одежд и оружия не было конца и края. От рассвета до  заката
нескончаемо шли и шли,  передвигались  с  места  на  место,  расставляли
войска, кружили по полям, разбивали наметы, занявшие такое пространство,
что с башен и с самых высоких точек Каменца  не  видно  было  ни  клочка
земли меж холстинами. Казалось -  выпал  снег  и  покрыл  округу.  Табор
разбивали под ружейную  пальбу:  прикрывающий  работы  отряд  янычар  не
переставая  обстреливал  стены,  оттуда  отвечали  неустанным  орудийным
огнем. Эхо гремело в скалах, дым возносился  кверху,  заслоняя  небесную
лазурь. До самого вечера Каменец наглухо был закрыт,  разве  что  голуби
могли из него вылететь. Обстрел прекратился, лишь  когда  первые  звезды
замерцали в небе.
   В течение нескольких дней  не  утихал  огонь,  со  стен  и  на  стены
направленный, нанося немалый урон осаждающим. Как  только  кучка  янычар
оказывалась на расстоянии выстрела, на стене тотчас же расцветало  белое
облачко дыма, пули сыпались на янычар, и  они  разлетались,  как  стайка
воробьев, когда пальнешь по ним из дробовика пригоршней мелкой дроби.  К
тому же турки, не зная, как видно, что в обоих замках и в  самом  городе
имеются дальнобойные орудия,  слишком  близко  разбили  свои  шатры.  По
совету маленького рыцаря им дозволили это  сделать;  лишь  когда  пришла
пора отдыха и солдаты, прячась от зноя,  забились  в  шатры,  крепостные
стены отозвались немолчным грохотом. Поднялся переполох: пули  рассекали
холстину и колья, поражали солдат, разметывали обломки скал.  Янычары  в
замешательстве  и  беспорядке,  громко  крича,  обратились  в   бегство,
опрокидывали шатры на своем пути, сея повсюду тревогу. Вот тут-то  в  их
ряды и ворвался Володыевский с конницей и  принялся  сечь  янычар,  пока
мощные конные отряды не пришли им на подмогу. Обстрелом этим  командовал
Кетлинг, а ляшский войт Циприан, стоявший подле него, учинил  наибольшие
опустошения среди басурман.  Он  сам  наводил  орудие,  сам  прикладывал
фитиль,  а  затем,  прикрыв  глаза  рукою,  наблюдал  за   последствиями
выстрела, от души радуясь пользе от своего труда.
   Турки меж тем вовсю копали апроши, насыпали шанцы и  накатывали  туда
тяжелые орудия. Прежде, однако, чем они начали бить из  пушек,  к  валам
подъехал  турецкий  парламентер,  поддев  на  копье  послание   султана.
Осажденные отрядили драгун, кои тотчас же схватили турка и  препроводили
в замок. Султан призывал город сдаться, превознося до небес мощь свою  и
милость.
   "Войско мое несчетно, - писал он, -  как  листва  лесная,  как  песок
морской. Взгляните на небо, и, узрив на нем звезды неисчислимые, ощутите
страх в сердцах своих, и молвите друг другу: вот она, мощь  правоверных!
Поелику же я - милостивейший из владык  и  внук  истинного  бога,  то  и
властью облечен я от бога. Знайте  же,  что  к  непокорным  я  ненависть
питаю, и лучше, не сопротивляясь воле моей, сдайте  город.  Если  же  вы
упорствовать вознамерились, то все, как один, от меча погибнете, ибо мне
перечить никто из людей не посмеет".
   Долго раздумывали, какой дать ответ на это послание, и  отвергли  как
неполитичный совет Заглобы: псу хвост отсечь  и  таковой  хвост  султану
отослать вместо ответа. Наконец решили  отрядить  с  письмом  Юрицу:  он
человек исправный и в турецком силен. А в письме том стояло:
   "Владыку гневить мы не намерены, но и слушать его  не  обязаны,  коль
скоро не ему, но господину своему присягали.  Каменец  не  отдадим,  ибо
клятвой связаны, доколе живы, крепость и костелы защищать".
   Дав  такой  ответ,  офицеры  разошлись  на  крепостные   стены,   чем
воспользовались князь епископ Ланцкоронский и генерал подольский, послав
султану другое письмо, в коем просили его о перемирии сроком  на  четыре
недели. Когда весть о  том  дошла  до  городских  ворот,  поднялся  шум,
забряцали сабли.
   - Что же это, - говорили один и другой, - мы тут у  пушек  гибнем,  а
там, за нашими спинами, письма шлют без  нашего  ведома,  а  мы  ведь  в
совете состоим!
   И после вечернего намаза офицеры всем скопом направились  к  генералу
во  главе  с  маленьким  рыцарем  и  Маковецким,   весьма   озабоченными
происшедшим.
   - Как же так? - вскричал стольник латычевский. -  Ужель  вы  о  сдаче
помышляете? Отчего без нашего ведома нового отрядили посланца?
   - В самом деле, - прибавил маленький рыцарь, - коль скоро нас в совет
призвали, писем  без  нас  посылать  негоже.  О  сдаче  мы  говорить  не
дозволим, а коли кто того желает, пусть из совета вон уходит!
   При этих словах он грозно встопорщил усики; был  то  солдат  на  диво
исправный и, вынужденный ослушаться старших, поистине испытывал мучения.
Но, поклявшись защищать замок до самой смерти,  он  считал  себя  вправе
говорить такое.
   Генерал подольский смешался и так ответил:
   - Я полагал, на то было общее согласие.
   - Нету  нашего  согласия!  Мы  здесь  погибнуть  хотим!  -  вскричали
офицеры.
   А генерал:
   - Рад это слышать, и для меня долг превыше жизни, а труса  я  никогда
не праздновал и впредь не намерен. Останьтесь, ваши  милости,  на  ужин,
там легче договоримся...
   Но они оставаться не хотели.
   - У ворот наше место, не за столом! - ответил маленький рыцарь.
   Тем временем подоспел князь епископ  и,  узнав  в  чем  дело,  тотчас
обратился к Маковецкому и маленькому рыцарю.
   - Люди добрые! - молвил он. - У всякого на сердце то же, что у вас, и
о сдаче никто не помышляет. Я  послал  просить  о  перемирии  на  четыре
недели и так им написал:  мы  за  это  время  королю  нашему  просьбу  о
вспоможении пошлем и дождемся от него указаний, а уж  после  -  что  бог
даст.
   Заслышав это, маленький рыцарь снова зашевелил усиками, оттого что  и
злость его взяла и смеяться хотелось от такого  понимания  военных  дел.
Он, солдат до мозга  костей,  в  жизни  ничего  подобного  не  слыхивал:
предлагать неприятелю перемирие, чтобы было время за подмогою послать.