Тут подбежали офицеры, меж ними Кетлинг.  Изумленные,  они  наперебой
стали выспрашивать лучника, как он в турецкой одежде оказался. И вот что
он рассказал:
   - Идя назад, повалился я, о труп янычара  споткнувшись,  а  башкою  о
лежавшее там ядро ушибся и, хотя шапка на мне проволокой прошита, тотчас
потерял сознание, ведь голова у меня еще  слабая  от  удара,  что  Хамди
давеча мне нанес. Чуть погодя прихожу в себя и что же вижу? Лежу  это  я
на убитом янычаре, ровно на постели. Щупаю голову -  болит  малость,  но
ничего, даже шишки нету. Снял шапку, дождь шевелюру остудил, ну,  думаю,
добре! И тут осенило меня: а что, ежели с янычара этого экипировку снять
да к туркам податься? Я же по-турецки не  хуже,  чем  по-польски,  умею,
никто меня по речи не признает, ну а по морде янычара тоже не  больно-то
отличишь. Пойду-ка да послушаю, что они говорят. Страх,  конечно,  брал,
недавний плен припоминался, однако пошел я. Ночь темная,  а  у  них  там
кое-где только светится, так что я, скажу вам, ходил меж ними,  как  меж
своими. Много их во рвах под прикрытием лежало:  я  и  туда  направился.
Один, другой меня спрашивает: "Чего шляешься?" А  я:  "Да  что-то  спать
неохота".  Некоторые  об  осаде  толкуют.  В   великой   пребывают   они
растерянности. Собственными ушами слышал я, как  они  этого  вот  нашего
коменданта   хрептевского   честили.   -   Тут   Мушальский   поклонился
Володыевскому. - Повторю их ipsissima verba ,
ведь порицание в  устах  неприятеля  высшая  есть  похвала.  "Покуда,  -
говорят, - этот маленький пес, - так сукины сыны вашу милость  величают,
- покуда маленький этот пес замок обороняет,  нам  его  ни  в  какую  не
добыть". А другой говорит: "Его ни пуля, ни железо не берут,  он  смерть
вокруг как заразу сеет". Тут стали  все  разом  сетовать:  "Мы  одни,  -
говорят, - тут бьемся, а другие войска бездельничают. Ямак кверху брюхом
лежит, татары грабят, спаги по базарам  шастают.  Нам  падишах  говорит:
"Агнцы мои милые", но, видать, не очень-то мы ему милы, коль  скоро  нас
привели сюда на бойню. Продержимся, говорят, еще немного, да и  в  Хотин
подадимся, а коли дозволения на то не будет, так ведь на худой-то  конец
кое-кто из видных людей может и головы лишиться".
   -  Слышите,  судари!  -  вскричал  Володыевский.  -   Ежели   янычары
взбунтуются, султан струсит и враз снимет осаду.
   - Видит бог, чистую правду вам говорю! - продолжал далее  Мушальский.
- Янычары скорые на бунт, а недовольство они уже затаили. Я полагаю,  на
один, на два приступа они еще пойдут, а после зарычат на янычар-агу  или
на каймакама, а то, чего доброго, и на самого султана!
   - Так оно и будет! - вскричали офицеры.
   - А хоть бы и двадцать раз на приступ шли, мы готовы! - поддержали их
другие.
   И стали саблями бряцать, кидая горящие  взгляды  на  шанцы  и  грозно
сопя. При виде этого маленький рыцарь, взволнованный, шепнул Кетлингу:
   - Новый Збараж! Новый Збараж!..
   А Мушальский продолжал:
   - Вот что я слышал. Жаль было уходить, мог бы и больше  услыхать,  да
боялся, как бы белый день меня там не застал. Направился я к тем шанцам,
откуда не стреляли, чтоб в темноте незамеченным  прошмыгнуть.  Гляжу,  а
там и караула порядочного нету, только янычары группами  бродят,  как  и
повсюду. Подхожу к грозному орудию  -  никто  не  окликает.  А  вы,  пан
комендант, знаете, я с собою в вылазку железные гвозди прихватил, чтобы,
значит, орудия загвоздить. Сую это я, не мешкая, гвоздь  в  запал  -  не
лезет. Эх, молотком бы стукнуть, влез бы. Поскольку бог  силой  меня  не
обидел (вы, судари, опыты мои не раз наблюдали), я ладонью на гвоздь тот
нажал, заскрежетало  чуток,  и  он  по  самую  шляпку  туда  вошел!  Вот
радости-то было!
   -  Господи  боже  мой!  Ты,  сударь,  такое  сделал?  Большую   пушку
загвоздил? - послышались вопросы со всех сторон.
   - И не только; так гладко  дело  пошло,  что  мне  опять  жаль  стало
уходить, и пошел я ко второй пушке. Рука маленько побаливает, но  гвозди
влезли!
   - Паны ясновельможные! - вскричал Володыевский. - Никто из нас  здесь
ничего подобного не свершил, никто славы такой  не  снискал!  Vivat  пан
Мушальский!
   - Vivat, vivat! - вторили офицеры.
   Вслед за офицерами подняли крик солдаты. Услышали турки в шанцах  эти
крики, испугались - и вовсе духом пали.  Лучник  же  кланялся  офицерам,
весь сияя радостью, и, показывая им могучую, что твоя лопата, ладонь, на
которой виднелись два синих пятна, говорил:
   - Ей-богу, правда! Вот вам, судари, доказательство!
   - Верим! - кричали вокруг.  -  Слава  богу,  что  благополучно  назад
воротился!
   - Я через бревна пробрался, - ответил лучник. - Уж так  хотелось  это
их устройство сжечь, да нечем было...
   - Слушай, Михал, - вскричал Кетлинг. -  Ветошь-то  моя  готова!  Пора
теми бревнами заняться. Пускай турки знают, что мы первые их задираем.
   - Давай-ка! Начинай! - крикнул Володыевский.
   Сам же побежал к цейхгаузу и отослал в город новую весть:
   "Пан Мушальский  во  время  вылазки  не  убит,  он  воротился  назад,
загвоздивши  два  тяжелых  орудия.  Был  он  меж  янычарами,  они   бунт
замышляют. Через час мы сожжем заслоны из бревен, а если мне удастся  за
стены при этом выскочить, то выскочу".
   Не успел гонец  перебежать  мост,  как  стены  задрожали  от  грохота
орудий. Замок на  этот  раз  первым  начинал  громогласный  разговор.  В
бледном  свете  утра  в  воздух  летели,  подобно   пылающим   знаменам,
охваченные пламенем полотнища и падали у шанцев на бревна. И хотя  после
ночного дождя дерево сильно отсырело, бревна все  же  занялись  огнем  и
заполыхали. Вослед тряпью Кетлинг закидал шанцы гранатами. Толпы янычар,
выбившиеся из сил, в первые же минуты покинули шанцы. Намаз не  вершили.
Прибыл сам  визирь  во  главе  новых  ратей,  но  сомнение,  как  видно,
закралось и в его душу; наши слышали, как он бормотал:
   - Битва милее им, чем отдых! И что за люди в этом замке?
   А в войске повсюду слышались тревожные голоса:
   - Маленький пес кусаться начинает! Маленький пес кусаться начинает!

ГЛАВА LVI

   Когда же прошла эта счастливая, предвещавшая  победу  ночь,  наступил
день 26 августа, которому суждено было  стать  решающим  в  истории  той
войны. В замке ожидали какой-либо серьезной акции с турецкой стороны.  И