Опасные тропы вели через чащобы и поляны,  мимо  ветролома  и  бурелома,
болот и страшных  сонных  озерец  к  разбросанным  там  и  сям  селеньям
поташников, смолокуров и загонщиков, из которых многие за всю свою жизнь
ни разу не выходили из  пущи.  Только  в  Беловеж  вела  дорога  пошире,
которую называли Сухой дорогой; по ней короли ездили на  охоту.  Туда-то
из Бельска и направлялись со стороны Гайновщизны Скшетуские.
   Стабровский, королевский ловчий, старый одинокий холостяк, постоянно,
как зубр, сидевший в пуще, принял гостей с распростертыми  объятиями,  а
детей чуть не задушил поцелуями. Жил он с одними загонщиками, шляхтича в
лицо не видал, разве что на королевской охоте,  когда  в  пущу  приезжал
двор.
   Он управлял в пуще всем охотничьим хозяйством  и  всеми  смолокурами.
Весть о войне, о которой он  узнал  только  из  уст  Скшетуского,  очень
удручила старика.
   Часто так бывало, что в Речи Посполитой пылала война, умирал  король,
а в пущу и слух об этом не доходил; один только ловчий привозил новости,
когда возвращался от подскарбия литовского, которому раз  в  год  обязан
был представлять счета по хозяйству.
   - Ох, и скучно же будет вам тут, ох, и скучно! - говорил  Стабровский
Гелене. - Зато  такого  надежного  убежища  на  всем  свете  не  сыщешь.
Никакому врагу не пробраться через эти дебри, а если он и  отважится  на
это, загонщики с налету перестреляют ему всех людей. Легче завоевать всю
Речь Посполитую, - избави бог от такой беды! - нежели пущу. Двадцать лет
живу я тут и то ее не знаю; есть тут такие места, куда  и  доступу  нет,
где только зверь живет да, может, злые  духи  прячутся  от  колокольного
звона. Но мы живем по-божьи, в селенье у нас часовня, и  раз  в  год  из
Бельска к нам наезжает ксендз. Как в раю вам тут будет,  коли  скука  не
одолеет. Зато топить есть чем...
   Ян был рад-радешенек,  что  нашел  для  жены  такое  убежище;  однако
Стабровский напрасно удерживал его и потчевал.
   Переночевав у ловчего, рыцари  на  следующий  же  день  тронулись  на
рассвете в путь; в лесном лабиринте вели их провожатые, которых  дал  им
ловчий.

ГЛАВА XII

   Когда Ян Скшетуский со своим двоюродным братом Станиславом и Заглобой
после  утомительного  пути  прибыл  наконец  из  пущи  в  Упиту,   Михал
Володыёвский чуть с ума не сошел от радости: он давно не имел о  друзьях
никаких вестей, а об Яне  думал,  что  тот  с  королевской  хоругвью,  в
которой он служил поручиком, находится на Украине у гетманов.
   Маленький рыцарь по очереди заключал друзей в  объятия,  выпускал,  и
снова обнимал, и руки потирал; а когда они сказали, что хотят служить  у
Радзивилла, еще больше обрадовался от одной  мысли,  что  они  не  скоро
расстанутся.
   - Слава богу, собираемся все вместе, старые бойцы Збаража, -  говорил
он. - И воевать охота, когда рядом друг.
   - Это была моя мысль, -  сказал  Заглоба.  -  Они  хотели  скакать  к
королю. Ну, а я сказал им: а почему бы нам не тряхнуть стариной с  паном
Михалом? Коли бог  пошлет  нам  такое  счастье,  как  с  казаками  да  с
татарами, так скоро не один швед будет на нашей совести.
   - Это тебя бог надоумил! - воскликнул пан Михал.
   - Мне то удивительно, - вмешался в разговор Ян, - что вы  уже  знаете
про Уйсте и про войну. Станислав сломя голову скакал  ко  мне,  мы  сюда
тоже летели во весь опор, думали, будем первыми вестниками беды.
   - Наверно, евреи занесли сюда эту весть, -  заметил  Заглоба.  -  Они
всегда первые обо всем дознаются,  а  связь  у  них  такая,  что  чихнет
кто-нибудь утром в Великой Польше, а вечером в Жмуди и  на  Украине  ему
скажут: "Будь здоров!"
   - Не знаю, как все было, но мы уже два дня обо всем знаем,  -  сказал
пан Михал. - Все тут в смятении. В первый день мы  еще  не  очень  этому
верили, но на второй день никто уже не сомневался. Более того, еще войны
не было, а уже словно птицы о ней в воздухе пели: все вдруг сразу и безо
всякого повода заговорили о ней. Наш князь воевода, видно, тоже ждал ее,
да и знал больше  других,  кипел  как  в  котле  и  в  последнюю  минуту
примчался в Кейданы. По его приказу вот уже два месяца набирают людей  в
хоругви. Я набирал, Станкевич и некий Кмициц, хорунжий оршанский; слыхал
я, что он уже готовенькую хоругвь отправил в Кейданы.  Из  всех  нас  он
первый успел.
   - А ты, Михал, хорошо знаешь князя воеводу виленского? - спросил Ян.
   - Как же мне его не знать, коли я у него всю последнюю войну воевал.
   - Что известно тебе об его замыслах? Достойный он человек?
   - Воитель он весьма искусный, - как знать, после смерти князя Иеремии
не самый ли великий во всей Речи Посполитой. Правда, последний  раз  его
разбили в  бою,  но  ведь  и  людей  у  него  было  шесть  тысяч  против
восьмидесяти. Пан подскарбий и пан воевода витебский поносят его за  это
всячески, говорят, будто это он от спеси бросился на могучего  врага  со
столь малыми силами, не хотел будто делить с ними победы. Бог его знает,
как было дело. Но сражался он храбро и  жизни  своей  не  щадил.  Я  сам
видал, и одно только могу сказать, что, будь  у  него  больше  войска  и
денег, ни один бы враг не унес оттуда ног. Думаю, он теперь возьмется за
шведов; мы, наверно, и ждать их здесь не станем,  двинемся  в  Лифляндию
.
   - Из чего ты это заключаешь?
   - Есть на то две причины: первое,  после  Цибиховской  битвы  захочет
князь дела свои поправить, слава-то его поколебалась тогда, а  второе  -
любит он войну...
   - Это верно, - сказал Заглоба, - я давно его знаю, мы ведь  с  ним  в
школе учились, и я за него делал уроки. Он всегда любил войну  и  потому
больше со мной дружил, нежели с прочими, я ведь тоже предпочитал  латыни
коня да копьецо.
   - Да уж это вам не воевода познанский, совсем это другой  человек,  -
сказал Станислав Скшетуский.
   Володыёвский стал расспрашивать его, как было дело под Уйстем; он  за
голову хватался, слушая рассказ Скшетуского.
   - Ты прав, пан Станислав, - сказал он, когда Скшетуский  кончил  свой
рассказ. - Наш Радзивилл на такие  дела  не  способен.  Это  верно,  что
гордыня у него дьявольская, ему сдается, что  во  всем  свете  нет  рода
выше, чем радзивилловский! И то верно, что он не терпит непокорства и на
пана Госевского, подскарбия, гневается за то,  что  тот  не  пляшет  под