Рыцари переглянулись в изумлении,  а  Харламп,  не  менее  изумленный
значением собственных слов, уставился на них, словно  ожидая  разрешения
загадки.
   - Стало быть, пан подскарбий взят под арест? Великий гетман арестовал
гетмана польного? - произнес Заглоба. - Что бы это могло значить?
   - Откуда мне знать. И Юдицкий, такой рыцарь!
   - Должны же были офицеры князя говорить об этом между собою,  строить
догадки... Ты разве ничего не слыхал?
   - Да я еще вчера ночью у Гарасимовича спрашивал...
   - Что же он тебе ответил? - спросил Заглоба.
   - Он ничего не хотел говорить, только прижал палец к губам и  сказал:
"Они изменники!"
   -  Какие  изменники?  Какие  изменники?   -   схватился   за   голову
Володыёвский. - Ни пан подскарбий Госевский не изменник, ни пан  Юдицкий
не изменник. Вся Речь Посполитая знает, что это достойные люди, что  они
любят отчизну.
   -  Сегодня  никому  нельзя  верить,  -  угрюмо   произнес   Станислав
Скшетуский. - Разве Кшиштоф Опалинский не слыл Катоном? Разве не обвинял
он других в пороках, преступлениях, стяжательстве? А как дошло до дела -
первый изменил отчизне, и не один, целую провинцию заставил изменить.
   - Но за  пана  подскарбия  и  пана  Юдицкого  я  головой  ручаюсь!  -
воскликнул Володыёвский.
   - Ни за кого, Михалек, головой не ручайся, - предостерег его Заглоба.
- Не без причины же их арестовали. Козни они умышляли,  как  пить  дать!
Как же так? Князь готовится к великой войне, ему всякая  помощь  дорога,
кого же он может арестовать в такую минуту, как не тех, кто ему мешает в
этом деле? А коли так, коли эти двое и впрямь мешали ему, - слава  богу,
что умысел их упредили. В подземелье сажать таких. Ах, негодяи! В  такое
время строить козни, входить в  сношения  с  врагом,  восставать  против
отчизны, чинить  помехи  великому  вождю  в  его  начинаниях!  Пресвятая
богородица, мало для них ареста!
   - Странно мне все это, очень странно, прямо в голове не укладывается!
- сказал Харламп. - Я уж о том не  говорю,  что  они  знатные  вельможи,
арестовали ведь их без суда, без сейма, без воли Речи Посполитой, а ведь
этого сам король не имеет права делать.
   - Клянусь богом, не имеет! - крикнул пан Михал.
   - Князь, видно,  хочет  завести  у  нас  римские  обычаи,  -  заметил
Станислав Скшетуский, - и во время войны стать диктатором.
   - Да пусть будет хоть диктатором, лишь  бы  шведов  бил!  -  возразил
Заглоба. - Я первый подаю votum  за то, чтобы ему вверить
диктатуру.
   -  Только  бы,  -  после  минутного  раздумья  снова   заговорил   Ян
Скшетуский, - не пожелал он стать протектором, как англичанин  Кромвель,
который не поколебался поднять  святотатственную  руку  на  собственного
повелителя.
   - Ба, Кромвель! Кромвель еретик! - крикнул Заглоба.
   - А князь воевода? - сурово спросил Ян Скшетуский.
   Все смолкли при этих словах,  на  мгновение  со  страхом  заглянув  в
темное грядущее, только Харламп тотчас распалился:
   - Я смолоду служу под начальством князя воеводы, хоть  и  не  намного
моложе его; в юности своей он был моим ротмистром, потом  стал  гетманом
польным, а нынче он великий гетман. Я лучше вас его знаю, я люблю его  и
почитаю, а потому попрошу не равнять его с Кромвелем, а  то  как  бы  не
пришлось наговорить вам таких  слов,  какие  хозяину  дома  говорить  не
пристало!..
   Харламп свирепо встопорщил тут усы и стал исподлобья  поглядывать  на
Яна Скшетуского; увидев это, Володыёвский бросил на него такой  холодный
и быстрый взгляд, точно хотел сказать:
   "Попробуй только пикни!"
   Усач тотчас утихомирился, так как весьма уважал  пана  Михала,  да  и
небезопасно было затевать с маленьким рыцарем ссору.
   - Князь кальвинист, - продолжал он уже гораздо мягче, - но не он ради
ереси оставил истинную веру, он рожден в ереси. Никогда не станет он  ни
Кромвелем, ни Радзеёвским, ни Опалинским, хоть бы земля  расступилась  и
поглотила Кейданы. Не такая это кровь, не такой род!
   - Да коли он дьявол с рогами во лбу,  так  оно  и  лучше,  будет  чем
шведов бодать, - сказал Заглоба.
   - Однако арестовать пана Госевского и кавалера Юдицкого? Ну и  ну!  -
покачал головой Володыёвский. - Не очень-то обходителен князь с гостями,
которые ему доверились.
   - Что ты говоришь, Михал! - возразил Харламп. - Он  обходителен,  как
никогда. Он теперь рыцарям как отец родной.  Помнишь,  раньше  он  вечно
ходил насупясь, знал одно только слово: "Служба!" К  королю  легче  было
приступиться, чем к нему. А теперь его всякий день увидишь с  поручиками
и шляхтой: ходит, беседует, каждого спросит про семью,  про  детей,  про
имение, каждого по имени назовет, справится, не терпит ли кто  обиды  по
службе. Он мнит, что среди владык нет ему равных, а меж тем вчера - нет,
третьего дня! - ходил под руку с молодым Кмицицем. Мы  глазам  своим  не
поверили. Оно, конечно, Кмициц знатного рода, но ведь молокосос и  жалоб
на него, сдается, пропасть подано в  суд;  да  ты  об  этом  лучше  меня
знаешь.
   - Знаю, знаю, - сказал Володыёвский. - А давно тут Кмициц?
   - Нынче его нет, он  вчера  уехал  в  Чейкишки  за  пехотным  полком,
который стоит там. В такой милости Кмициц  теперь  у  князя,  как  никто
другой. Когда он уезжал, князь проводил его глазами, а потом и  говорит:
"Этот молодец для меня на все готов, черту хвост прищемит, коли я велю!"
Мы сами это слыхали. Правда, хоругвь привел  Кмициц  князю,  что  другой
такой нет во всем войске. Не люди и кони - огненные змеи.
   - Что говорить, солдат он храбрый и в самом  деле  на  все  готов!  -
сказал пан Михал.
   - В последней войне он, сдается, такие показывал чудеса, что  за  его
голову цену назначили, - был предводителем у охотников и воевал на  свой
страх.
   Дальнейший разговор прервало появление нового лица. Это  был  шляхтич
лет сорока; маленький, сухонький, подвижной, он так  и  извивался  ужом;
личико у него было с кулачок, губы тонкие, усы жидкие, глаза с косинкой.
Он был в одном тиковом  жупане  с  такими  длинными  рукавами,  что  они
совершенно закрывали ему кисти рук.  Войдя,  он  согнулся  вдвое,  затем
выпрямился вдруг, точно подброшенный пружиной, затем  снова  согнулся  в
низком поклоне, завертел головой так, точно силился извлечь  ее  у  себя