гетмана,  молодой  Пац,  полковники  Ганхоф  и  Мирский,  посол  герцога
курляндского, Вейсенгоф и несколько дам из свиты княгини.
   Гетман, как и приличествовало радушному хозяину, сперва приветствовал
послов, обменявшись  с  ними  любезностями,  потом  уже  поздоровался  с
прочими; опустившись после этого в кресло с горностаевым балдахином,  он
стал глядеть на залу, где все еще раздавались клики:
   - Да здравствует Радзивилл, наш гетман! Да здравствует Радзивилл!
   Кмициц, укрывшись за балдахином,  тоже  глядел  на  толпу.  Взор  его
пробегал по лицам, ища среди них милые черты той, которая в  эту  минуту
владела сердцем и душою рыцаря. Сердце колотилось у него в груди.
   "Она здесь! Через минуту я увяжу ее, поговорю с нею!" - повторял он в
душе. И искал, искал жадно, тревожно. Вон там, поверх перьев веера видны
чьи-то черные брови, белое чело и светлые волосы. Это она!
   Кмициц затаил дыхание, словно боясь спугнуть  видение;  но  вот  дама
обмахивается веером, лицо открывается - нет, не Оленька, не она,  милая,
желанная!  Взор  его  стремится  дальше,  окидывает  прелестные  фигуры,
скользит по перьям, атласам, по лицам, подобным распустившимся  цветкам,
и обманывается каждое мгновенье. Не она, нет, не она! Но вот  наконец  в
глубине залы, под окном промелькнуло что-то белое, и у рыцаря помутилось
в глазах - это Оленька, она, милая, желанная!..
   Капелла снова начинает играть, толпа движется  мимо,  кружатся  дамы,
мелькают нарядные кавалеры, а он, точно ослепнув и оглохнув,  ничего  не
видит, кроме нее, и смотрит так жадно, словно в первый  раз  ее  увидал.
Как будто это та же Оленька из Водоктов, и все же не та. В этой огромной
зале, в этой толпе она кажется ему меньше, и  личико  у  нее  маленькое,
совсем какое-то детское. Так бы вот взял ее на руки и прижал к сердцу! И
все-таки она все та же, хоть и иная; те же черты, те же сладостные уста,
те же ресницы, от которых на  щечки  падает  тень,  то  же  ясное  чело,
спокойное, милое! Воспоминания молнией проносятся в голове пана  Анджея:
людская в Водоктах, где он впервые ее увидал, тихие покойчики,  где  они
сидели вместе. Какое наслаждение даже только вспоминать об этом!  А  эта
прогулка на санях в Митруны,  когда  он  ее  целовал!..  Потом  уж  люди
разлучили их, восстановили ее против него.
   "О, чтоб их гром убил! - воскликнул в душе Кмициц. - Чем владел  я  и
что потерял! Какой близкой была она и как теперь далека!"
   Сидит в отдалении, как чужая, и даже не подозревает,  что  он  здесь!
Гнев, но вместе с тем и безграничное  сожаление  охватили  пана  Анджея,
сожаление, которое он излил в душе в одном только  возгласе,  так  и  не
слетевшем с его уст:
   "Эх, Оленька, Оленька!"
   Много раз пан Анджей упрекал себя за  старые  свои  проступки,  порою
готов был собственным людям приказать, чтобы растянули его на  лавке  да
всыпали сотню плетей; но никогда не душил его такой  гнев,  как  теперь,
когда он снова увидел ее после долгой разлуки, еще более прекрасную, чем
всегда, еще более прекрасную, чем он представлял себе. В эту  минуту  он
готов был растерзать себя, но он был на людях, в толпе знати,  а  потому
только стискивал зубы и, словно желая еще  сильней  уязвить  свою  душу,
повторял про себя:
   "Так тебе и надо, глупец! Так тебе и надо!"
   Тем временем звуки капеллы снова смолкли, и пан Анджей услышал  голос
гетмана:
   - Следуй за мной!
   Юноша словно пробудился ото сна.
   Князь спустился с возвышения и вмешался в толпу гостей. На  лице  его
играла мягкая, добродушная  улыбка,  которая,  казалось,  придавала  его
фигуре  еще  больше  величественности.  Это  был  тот  самый   надменный
властитель, который в свое время, принимая в  Непоренте  королеву  Марию
Людвику, удивил, изумил  и  подавил  французских  придворных  не  только
роскошью, но и светскостью своего двора; тот самый властитель, о котором
с таким восторгом писал Жан Лабуре в отчете о своем путешествии.  Теперь
он то и дело останавливался около почтенных матрон, степенных  шляхтичей
и полковников и для каждого находил ласковое слово, удивляя гостей своей
памятью и мгновенно покоряя сердца. Взоры присутствующих  обращались  на
него всюду, где только  он  появлялся.  Медленно  приблизясь  к  мечнику
россиенскому, князь обратился к старику со следующими словами:
   - Спасибо тебе, мой старый друг, за то, что  ты  приехал,  хоть  я  и
вправе сердиться на тебя. Не за сотни миль Биллевичи от Кейдан, а  ты  в
моем доме rara avis.
   - Ясновельможный князь, - с низким поклоном ответил мечник,  -  ущерб
наносит отчизне тот, кто отнимает у тебя время.
   - А я уж замыслил  отомстить  тебе  и  учинить  наезд  на  Биллевичи;
надеюсь, ты бы радушно принял старого боевого друга.
   Услышав такие речи, мечник покраснел от счастья, а  князь  между  тем
продолжал:
   - Да вот времени, времени все не хватает! Но когда  станешь  выдавать
свою родичку, внучку покойного пана Гераклиуша, на  свадебку  непременно
прикачу, это уж долг мой перед вами обоими.
   - Пошли бог счастья девке поскорей! - воскликнул мечник.
   - А пока представляю тебе пана Кмицица, хорунжего оршанского, из  тех
Кмицицев, которые Кишкам, а через Кишков и Радзивиллам сродни. Верно, ты
слыхал эту фамилию от Гераклиуша, он ведь Кмицицев любил, как братьев...
   - Здравствуй, здравствуй,  пан  Кмициц!  -  дважды  повторил  мечник,
который, узнав из уст князя о том, сколь знатен род  Кмицицев,  проникся
уважением к молодому рыцарю.
   - Приветствует тебя, пан мечник, твой покорный слуга, -  смело  и  не
без кичливости промолвил пан Анджей. - Пан полковник Гераклиуш  был  мне
отцом и благодетелем, и хоть позже разладилось дело, начатое им,  однако
же я не перестал любить всех Биллевичей так, как  если  бы  в  жилах  их
текла моя собственная кровь.
   - Особенно, - подхватил князь, запросто положив руку на плечо  юноши,
- не перестал он любить некую панну Биллевич, в чем давно мне открылся.
   - И всякому это скажу, не таясь! - с жаром воскликнул Кмициц.
   - Потише, потише! - остановил его князь. - Вот видишь, пан мечник, не
кавалер это - огонь, потому и накуролесил; но молод он, да и под  особым
моим покровительством, потому-то питаю я надежду, что, когда мы вдвоем с
ним начнем молить прелестный трибунал  о  прощении,  с  нас  будет  снят
приговор.
   - Ясновельможный князь, ты  можешь  сделать  все,  что  пожелаешь,  -
ответил мечник. - Несчастная принуждена будет воскликнуть, как языческая
жрица Александру: "Кто противу тебя устоит?"